"Сергей Николаевич Сергеев-Ценский. Медвежонок (Поэма в прозе)" - читать интересную книгу автора

запекается?
- Как? Вот новость какая!.. Вымочить в воде, а потом... потом в тесто:
повалять да в печь.
- Ха-ха-ха... плохая хозяйка! Понятия вы об этом ни малейшего, а окорок
запекать - это целое искусство. Хотите, расскажу подробно. Возьмите окорок,
подымите ему шкуру - она отстанет, не ножом только, а пальцами, вот этими
самыми пальчиками; шкуру содрали, сахарным песком сало присыпьте - сахару не
жалейте; присыпали, проколите шкуру опять деревянными гвоздиками, - вот
после этого уж в тесто. А в тесто отрубей добавьте, а не из чистой муки. В
печке же ему стоять полагается, ну-ка, сколько?
- Час. Или, может быть, меньше... Не знаю.
- То-то - два с половиной часа. Я уж вижу, что вы не знаете. Два с
половиной часа для среднего окорока в полпуда. Два с половиной.
И когда молодая женщина, пожимаясь от невнятной тоски, спрашивает:
- А сахар под шкуру зачем? - объяснить ей:
- Это для мягкости вкуса, а как же? Для сладости.
И добавить игриво:
- Вот на такой окорок, ждите не ждите, а уж я к вам в гости приду.
И еще добавить на ухо, но так громко, чтобы всем кругом было слышно:
- А когда у вас маленький будет, приглашайте кумом.
Неторопливый и важный, считался Алпатов крестным отцом до полусотни
айнских ребят, и не было в Аинске такой глухой улицы, где бы не копались в
пыли то Ваня Брёхов, то Коля Штанов, то Надя Мигунова - все крестники
Алпатова.
Сначала был чай, а за чаем, если гость отказывался от варенья, лиловая
подполковница делала понимающие большие глаза и говорила с растяжкой:
- Ну, конечно!.. Я так и знала: пьете!
И хотя в Аинске все пили, и не пить было никак нельзя, и не варенье -
даже сахар к чаю многими признавался лишним, но как сочла нужным она
удивиться этому лет двадцать назад, так и теперь все удивлялась.
Алпатов хотя из любезности и говорил, что любит играть со скупой женой
лесничего, но уселся за одним столом с о.Герасимом, казначеем и Бузуном и
сам предложил преферанс двойного счета с "разбойником", чтобы игра была
азартнее и крупнее.
Не везло; хотелось быть шумным и веселым, но торчала навскрыше
шилохвостая шеперня: ни виста, ни масти. Нет людей суеверней картежников:
три раза менял места Алпатов; садился и в прорезь стола, и в линейку, и
опять в прорезь - карта уходила от него веером: то играл казначей -
старенький, с сухой бородкой, утиным носом и тряской головой, то Бузун, то
о.Герасим. И если кому везло, то больше всех ему, этому львинокудрому
протопопу с рысьими глазами: распустил по зеленому полю черную рясу, сел
всех шире и всех приземистей и раз за разом назначал игру.
- Вы не молебен ли отслужили, отец Герасим, несравненный мой? - ласково
спрашивал Бузун.
- Да-а, а как же? Науму-пророку. Служил, служил.
- И что бы вам уж кстати за нас-то, грешных! - тряся головою,
подхватывал казначей.
- И за вас я служил - Флору и Лавру и святому Власию, служил, служил.
Дерзок был на слово протопоп.
Но знали, что и у себя в соборе он тоже уверенно прост. Случилось