"Сергей Николаевич Сергеев-Ценский. Медвежонок (Поэма в прозе)" - читать интересную книгу автора

когда спросил его как-то с завистью значительно лысый, хотя и средних лет,
исправник:
- И отчего это нет у вас ни самомалейшей плеши?.. Удивлен!
Алпатов, в свою очередь, спросил, как бы удивляясь:
- Это что же такое - "плешь"?
- Иначе говоря - лысина.
- Как у вас?
- Именно, как у меня.
Внимательно и долго осматривал исправницкую лысину Алпатов и сказал
неторопливо:
- Гм... Не полагается по уставу.
Но хоть и медленно, а старел. И так приятно было послушать горластого
малыша: кричит и выбрыкивает, малое и верткое, бушует и ссорится с матерью,
с нянькой, весь - свое, и, главное, - новое свое.
Как не поноветь в новом? Даже новый мундир молодит. И, строя Бобе
привычную козу - отчего морщился малюсенький нос, чмокали губы, и серьезные
мутные глазки таращились и жмурились - чувствовал себя упористее Алпатов и
еще молодцеватее носил голову.
На Новый год получил он новый орден, и, хотя был это очередной орден и
представил себя к нему он сам еще в июле, все-таки приятно было, что он еще
раз отмечен и награжден. На Новый же год известно стало, что прямой
начальник Алпатова, командир бригады Подгрушный, вышел в отставку.
Генерал Подгрушный был уже глубокий старик, державшийся только по
привычке держаться командиром, как держатся шапки одуванчиков до первого
ветра; но иногда забывался он, и тогда недослушивал ответов, задумчиво
перебирал губами, тянул как глухие: "Да-а... Да-а... А-а?" Путал слова,
вставлял в свою речь: "этого", "как его говорится", "и тому подобное",
"вообще", забывал свои же приказы, шашку вдруг называл палашом, - уходил уже
ото всех этих штыков, выправок и команд в безмятежное, стариковское, мягкое,
где никакому осуждению нет уже места, где как будто накурено сизым кадильным
дымом святости, всепрощения, надземной дали.
На место Подгрушного уже назначен был какой-то штабной генерал, барон,
и уже одно это неизвестное: штабной, барон и новый, заставляло жалеть о
привычном старике, который запросто обедал у Алпатова, когда навещал полк,
ловко шаркая ногою, целовал пухлую руку Руфины Петровны, трепал по круглым
щекам малышей, добродушно громко смеялся и мигал глазами с вечной слезой.
Алпатов перешел когда-то из гвардии и потому двигался в чинах быстро, и
вот уже восемь лет командовал полком и два года числился одним из девяноста
кандидатов в командиры бригады. Знал свою аттестацию, хоть она и писалась
секретно: "Службу любит, здоровьем крепок, труды походной жизни переносить
может; несколько излишне тяжел, но держится в седле уверенно; умственных
способностей отменно хороших. В поле не потеряется и возложенную на него
задачу выполнит с успехом; к подчиненным строго требователен, беспристрастен
и справедлив..." и так много, и потом заключение: "Достоин быть командиром
неотдельной бригады".
И за это заключение Алпатов особенно любил старика, потому что хоть и
говорится язвительно, что "всякий генерал - поглупевший полковник", но
всякий полковник неизменно желает поглупеть.