"Сергей Николаевич Сергеев-Ценский. Движения (Поэма)" - читать интересную книгу автора

дышал этим носом, пятился к двери, но смотрел на него в упор маленькими
серыми, загоревшимися и как будто даже брезгливыми глазами. Так и ушел, не
спуская с него этих маленьких глаз.
И кухарка Дашка - существо смирное, кургузое, курносое, черное и рябое
- тоже стояла перед Антоном Антонычем и, прикрывая рот кончиком головного
платка, говорила конфузливо:
- Кто ж его знает... - и поворачивалась уходить.
- Ну, ты, может, и слышала что-нибудь?.. Шо ж ты так... зря каблуками
пол дерешь... Ты вспомни! - настаивал Антон Антоныч.
- Не знаю уж я, - шептала Дашка и поворачивалась уходить.
Ключник Григорий, ее муж, такой сутулый, точно невидно нес на себе
целый закром, и с таким натруженным лицом, морщинистым, обросшим сухими,
прямыми белесыми волосами, участливо глядел на Антона Антоныча. Он знал, что
его с женою возьмут в новое имение, и опять, как теперь, спокойно из месяца
в месяц будут они, одинокие, бездетные, копить деньги; сначала хотелось им
накопить до тысячи, теперь было у них тысяча четыреста пятьдесят, и хотелось
уже во что бы то ни стало накопить до двух тысяч.
Любовно смотрел на Антона Антоныча и говорил тихо, но знающе:
- Это - народ, не иначе.
Потом он потуплял глаза в землю и добавлял еще более уверенно:
- Не иначе, - народ... Злы на вас очень...
А Фома-кучер догадывался вслух морозно-певучим, как у всех природных
кучеров, голосом:
- Говорят, мужику этого не выдумать... а солдаты на что? Эге! Кто из
солдат пришел, да они всему обучены... И палить и подпаливать, - они это все
могут.
- А шо?! Ага! Ну, да-да-да, - солдаты! То ты неглупый малый, Хома! То
ты разумный хлопец, Хома, клянуся богом! - ободрялся Антон Антоныч и
подносил ему водки.
Нянька Сёзи, старуха Евдоха, жила на кухне. Седела, брудастела, драла
перья на перины. Недавно ездила домой в село Бочечки - не ужилась там с
братом Трохимом, - опять приехала сидеть на кухне, драть перья.
Сидела, икала, тешила себя тем, что вспоминают ее в Бочечках:
- И-ик! Це мене внучка Улинька згадуе... Та чого ты, пташко! Мiнi
хорошо тут, - чого?
- И-ик! Це - вже Ваня!.. Ну и нема чого... Ты - мiй хлопчик, милый,
милый та щирый...
- И-ик! Це - Трохим! Чого ты, стара собака! Годи ему, годи, а вiн
усе... от ципна собака! Усе горчить та лается!..
Позвал и ее Антон Антоныч. Всех оговорила скороговоркой Евдоха - и
своих и деревенских. Слушал-слушал ее Антон Антоныч и бросил, ушел.
Так весь вечер того дня, как приехал, метался он по усадьбе,
выспрашивал, выслушивал, вглядывался в лица.
Мимоходом сломал-таки ружье у Куки: поставил его наискось и ударил
подбором сапога в шейку приклада. Кука посмотрел на это издали, выжидающе
кусая ногти, потом бережно подобрал обломки, а в другой комнате, показывая
их матери, говорил, по-детски раздувая ноздри:
- Ну, что это такое, смотри, мама! Теперь изволь переменять ложе - черт
знает что!.. Мама, сказала бы папе, чтобы папа так не бушевал: ничего из
этого не выйдет.