"Сергей Николаевич Сергеев-Ценский. Движения (Поэма)" - читать интересную книгу автора

где-то на дрезине, спал в каком-нибудь сарае на сене, на тужурке - паленые
пятна, некогда побриться, и растут украдкой мягкие, как все весеннее,
бакены, пока еще обегая сторонкой щеки. Похудел, должно быть, - всегда
худеет летом, - отпустил черные кудри... А захочет потанцевать, где-нибудь
на вечере - покажет, какой он танцор, и как воспитан, и как поет тенором под
умелый аккомпанемент. Любит одеваться, любит всякие красивые вещи, как-то
поспевает везде, как-то полно живет, и не уходит от него незамеченным ни
один день в жизни: всякий день он раскроет сверху донизу, с утра до ночи,
подойдет к нему вплотную близко и зорко его рассмотрит. Любил в нем Антон
Антоныч и свою стройную, гибкую худощавость, свой свежий цвет лица и свои
волосы, как-то радостно было сознавать, что он, Антон Антоныч, поюнел и
живет в нем, Леше.
Но и в Куке он жил. Кука был веселый, охотник, любил озера, перелески,
ночевал иногда на копнах сена, дожидаясь утреннего перелета; был крепыш,
плавал - как утка, легко дышал, звонко смеялся. И давалось ему все как-то
легко; само шло к этому веселому малому с бочковатой грудью и крутолобой
головой, так же шло, как шло всю жизнь и к нему, Антону Антонычу. Стрижей он
бил влет, а когда и как научился этому - он и сам не знал.
Но в и третьем сыне, Сёзе, тоже жил Антон Антоныч. Сёзя был усадебник,
домовод. Сам лечил у лошадей подседы, делал в плодовом саду прививки и
прищепы, собирал жуков на большой картон и против каждого четко выводил его
латинское имя. Бабьи песни любил подслушивать и записывал их карандашиком в
книжку. Глаза у него были мечтательные, большие. По-молодому горбился на
ходу, слова вязал неплотно, улыбался девичьей улыбкой.


VI

Молотили пшеницу - банатку, гирку, арнаутку. Тонкогорлая паровая
молотилка на току пыхтела и фыркала, точила зерно в мешки, отхаркивала
солому, и возле нее целыми днями шумно толпился народ.
Четыре огромных стога соломы, сухой, блестящей и яркой, стояли тут же,
недалеко от молотилки.
Приехал верхом отставной ротмистр Веденяпин - высокий, выпуклолицый, с
усами в два яруса, с желтыми глазами в мешках; на носу росли черные волосы;
щеки были одубелые от солнца.
Еще когда подъезжал, зычно кричал Антону Антонычу:
- По наиважнейшему делу!.. Эскадрон, стой-й-й!.. - и махал своей
военной фуражкой с синим околышем, с белым верхом.
Веденяпин и Антон Антоныч были на "ты"; часто гостили друг у друга.
- О-о, то ты шельма, охотник! Охо-отник, шельма! - весело кричал
навстречу ему Антон Антоныч. - Учуял носом, шо бессарабского бочонок
ведерный, как сказать, только вчера привьез. Фома привьез, ну-у... То как
будто погода тихая, и, как сказать, ветер к тебе одсюду не дул... Вот
охотник носастый, га! Да тебе и гончих не нужно, ш-шельма!..
- Стану я бессарабское твое лакать, кислятину, дрянь, - слезая,
отозвался Веденяпин хрипучим басом.
Поцеловался и пошел рядом с Антоном Антонычем, ведя в поводу курчавую
поджарую лошадь.
- Ну и не будешь пить, когда такое дело, - и не дам тебе, не дам, не