"Сергей Николаевич Сергеев-Ценский. Лесная топь (Поэма в прозе)" - читать интересную книгу автора

Хохотали так, как будто падали с печи пустые ведра, и никто не заметил,
какая была солонина.
А утром, когда нужно было идти на работу, пошли будить Зайцева и
увидели, что он висит, как столб, посередине сторожки на своем туго
завязанном шарфе. Увидели и отшатнулись прочь в испуге, потому что никто
никогда не видал ничего страшнее.


VIII

В бердоносовском доме из комнаты в комнату шли белые половики, подбитые
войлоком, отчего не слышно было шагов, и от спущенных занавесок и цветов на
окнах и от желтых деревянных стен колыхался густой полусвет, похожий на
сумерки. Комнат было много, и везде стояла простая дубовая мебель, а на этой
мебели сидела и лежала задумавшаяся тишина, да из передних углов пугливо
глядели черные, старинного письма, иконы, полинявшие, обожженные.
Антонине жутко было в молчаливых пустых комнатах верхнего этажа, где
тишина пахла ладаном и кипарисом, где каждый раз по утрам мели пол, но никто
не жил. Жили в нижнем этаже, ближе к земле и лесным туманам. Здесь, как
тень, слонялся слабоумный тридцатилетний Тиша, старший сын Бердоносова,
огромный, широкоротый, зимой ходивший босиком, немой, вечно чему-то
смеющийся, иногда плачущий в углу. Случалось, что он пропадал из дому и
бродил по лесным дорогам; там он становился на колени перед встречными,
снимал шапку и знаками просил погладить по голове; если гладили, целовал
руки, если не понимали и смеялись над ним, - плевался. Пропадал по неделям,
неизвестно чем и где питаясь, но всегда приходил сам, звериным инстинктом
находя дорогу к дому. На кухне на большой печке постоянно лежала или сидела
дородная слепая восьмидесятилетняя старуха Агафья, мать Бердоносова.
Болтливая она была, - говорила о Страшном суде, о серафимах, о своих
снах, в которых так ясно все видела, что никак не могла понять тьмы, когда
просыпалась. Но сны были страшные: гонялись за ней бешеные быки с огненными
глазами или окружала в лесу, в глубоком снегу, волчья стая; волки садились в
кружок около подола юбки, поднимали острые морды, скалили длинные зубы и
выли, - и она была рада проснуться для новой тьмы.
А высокая и худая, тихая баба Александра, жена Бердоносова, говорила о
ней с завистью, скорбно поджимая сухие губы:
- Что значит - хорошая жизнь! Чужой век бабка заедает, два бабьих века
уж прожила, а телеса-то, - прости, господи, согрешение, согрешила, окаянная!
- телеса никак не износит!.. Я-то против нее в гроб смотрю, все отчего - от
жизни плохой!
И жаловалась, как ее бьет Бердоносов.
- Голову в трех местах провалил... Палкой... Гляди, лысые места
остались. Боюсь я его, проклятого: к смерти готовит.
Бердоносов больше жил в городе, где у него был другой дом при лесной
пристани, но сюда, в лес, приезжал часто и проживал подолгу, объезжая на
тряской тележке сводимые участки мачтовых сосен и тонкого чернолесья,
особенно зимою, когда много было работы в лесу и мало в городе. Тогда
мелькал красный платок, светилась широкая лысина над серебряным венком
волос, и хозяйски полно раскатывался всюду круглый и жирный, как медовые
оладьи, голос.