"Сергей Николаевич Сергеев-Ценский. Лесная топь (Поэма в прозе)" - читать интересную книгу автора

и долго прибирал там все, не раздеваясь, и опять бродил между складами досок
и бревен, вокруг машины, спален и дома, и так до самого света, когда нужно
было звонить на работу. Никогда ни раньше, ни после он не берег так
старательно бердоносовское добро и не звонил с таким чувством в колокольчик.


VII

После обеда в вымытой и прибранной сторожке он ждал ее, но она не
пришла.
Зато пришла поздно вечером, когда он готовился караулить. Закутанная в
платок от дождя, свежая и росистая, она вошла, села за стол, сколоченный из
трех неровных досок, положила голову на руки и долго глядела на смущенного
Зайцева - глядела и молчала.
Теперь, при лампе, лицо Зайцева казалось еще страшнее, чем днем, и то,
как он боязливо закрывал его шарфом и как при этом тряслись у него тонкие,
насквозь видные руки, делало его гнусным, как куча скользких червей. Был он
в жилетке, желтой, старой, сквозь которую проступала линючая и оплеванная
красная рубаха.
Хотел что-то сказать, - мычал, кашлял и ерзал на табуретке. Выцветшие
глаза в кровавом бордюре век глядели виновато и умоляюще, как у прибитой
собаки. Наклонял, ерзая, голову, и видно было, какая она у него плоская,
пятнистая и как ненужны были на ней остатки неопределимого цвета волос,
похожих на клочья шерсти.
Представлялось Антонине какое-то чудовище, вроде огромной коровы,
которое захватило в пасть его голову мимоходом, пожевало немного и выбросило
вон, не найдя в ней вкуса. Оно прошло дальше, а он остался.
- Господи, - выдохнула Антонина. - За что наказал?..
И заплакала, катаясь головой на сложенных руках, потом вдруг выбежала
из сторожки, задев Зайцева концом мокрого платка, и хлопнула дверью, но
минут через пять пришла снова...
На другой день Зайцев ходил, лихо сдвинув картуз набок, снисходительно
смотрел на молодых парней, работавших около машин, и смеялся над ними своим
гортанным смехом, похожим на петушиное клохтанье.
Недели три это тянулось, как осенний дождь, когда в небе нет ни одного
просвета, и все что-то сочится, капает, стучит по крышам, и везде мокро,
душно и тесно.
Все нахальней и хвастливей становился Зайцев, и все съеживалась и
вбиралась в себя Антонина.
Один раз вечером она вышла к нему строгая и другая, какой он не видал
прежде, и сказала:
- Дура я была, глупая... Прямо с ума сошла! Ведь это я на себя без попа
питимью наложила, чтоб с тобой жить. С души воротит, посмотрю - тошнить
тянет, а я себе говорю: это ничего, это тебе в наказанье, что ребенка
своего, урода, погубила. Вот возьми да урода и пожалей. А теперь не хочу я
больше... Все равно не хочу... Нет у меня к тебе никакой жалости, ни
капелюшки, пропадай ты пропастью, уродина проклятая, - ничего и не было! Так
я на себя блажь напустила... Давно тебе в сырую землю нужно, а ты еще ее,
матушку, топчешь!
- Убивица! - просипел сразу увядший Зайцев. - Может, я тебе нарочно