"Сергей Николаевич Сергеев-Ценский. Лесная топь (Поэма в прозе)" - читать интересную книгу автора

а не я!.. От болезни куда уйдешь?
Он говорил долго и бессвязно, говорил, точно поспешно плевал в воздух,
говорил о том, какой он был разбитной и ловкий и какой красивый и большой
был тот город, в котором он встречал "Камаринским" архиерея. Потом перешел
на любовь, и вышло, что его любили многие за лихость, за обходительность, за
то, что у него были новые сапоги с набором или вышитая рубаха из сатинету,
но совсем как шелковая, любили и за то, что он играл на двухрядной
итальянке, - так же складно, как звонил в соборные колокола, и пел песни
заливчатым тенором, как настоящий певчий.
Антонина напряженно ловила и округляла в слова его объедки.
Составлялась целая жизнь, полная и красивая, которую кто-то сразу сломал,
как палку на колене, а обломок бросил в белый водоворот.
И нельзя было найти виноватого во всем этом, кроме самого бога.
Она хотела представить, каким был Зайцев до болезни, но не могла
представить и спросила.
- Я-то герой был! - живо захрипел в ответ Зайцев. - Нос у меня был не
кирпатый какой-нибудь, ни-ни, а такой даже длинноватый, вострый, с
горбинкой... Губы это тоже красные, налитые... усики... Волос был, прямо
всем на удивленье, вьющий, кудрявый, девок зависть брала... Красота был
парень... В зеркало на себя, бывало, не нагляжусь... А теперь вон как
скрутило... Шесть годов в больнице лежал, то приду, то выпишусь, немного
похожу, опять приду... Шесть годов...
Антонине начинало казаться, что рядом с ней сидят двое в одном: молодой
- красивый и старый - урод, и ей хотелось думать, что урода совсем не было,
что в подпоясанной чуйке ловкий красивый парень с кудрявыми волосами, в
руках у него гармоника-двухрядка, и вот сейчас он ударит что-нибудь веселое,
"Камаринского", частушку, - и пойдет отбивать такт высокими каблуками.
Но в сиплых волнах голоса проплывал перед нею искалеченный урод,
которого пугались дети, и другой урод, сгоревший, сплетался с этим и
крикливо впивался в темноту сморщенным кроваво-багровым лицом. Тогда она
начинала говорить о том уроде, говорила долго, с плачем и надрывом.
Зайцев слушал.
Внизу было тихо, темно и душно, а вверху быстро-быстро мчались
светлокрайные облака, было широко и свободно. И не видно было никакой связи
между темной землей и светлым небом, - небо уходило куда-то, не глядя вниз,
а на земле плотно, с головой закутанная и потому слепая, неподвижно сидела
ночь.
Уткнув морды в передние лапы, одна возле другой дремали собачонки;
однообразно скрипели время от времени двери спален; торчала перед глазами
нахлобученная крыша ворот, похожая на гроб.
- Спать хочется, - сказала вдруг Антонина. - А тебе караулить нужно, -
может, там бревна воруют.
Засмеялась и добавила тихо:
- Я к тебе завтра в сторожку приду, жди.
И потом пошла, высокая и стройная в темноте, и вприпрыжку покатились
рядом с ней белые пятна пестрой собаки.
Зайцев стоял и смотрел ей вслед, стоял долго, напряженно глядя в
темноту, потом ударил было в колотушку, - рука дрожала, шарик звякнул по
бортам и осекся. Потом пошел к спальням; проходя мимо кухни, не выдержал,
кашлянул, постоял немного и опять пошел. Зашел в свою сторожку, зажег лампу