"Сергей Николаевич Сергеев-Ценский. Лесная топь (Поэма в прозе)" - читать интересную книгу автораследует, еще погляди... Лет семь уж такой... люди пугаются.
- Я знаю какой... Потому и пришла, думаешь, почему? - Антонина помолчала и добавила: - У меня девчонка такая была, тоже урод... Я ее в избе бросила, как изба горела. - Угу... - промычал Зайцев - неизвестно, сочувственно или недоуменно. - Бросила! - подчеркнула Антонина. - Люди говорили - забыла, а я нарочно бросила... Кому она нужна такая? Мучилась бы целый век... только и всего. Зайцев молчал, и мокрая, душная от испарений ночь тоже молчала. Это испугало Антонину. - Может, я и не нарочно, - добавила она вдруг. - Пожар у нас был большой, почитай все село сгорело... Может, я и забыла... А только я подумала, что это хорошо, что ее бог прибрал. Страшная она была, бог с ней. Так я и подумала: вот хорошо как!.. Она и без мучений, - много ей нужно, - задохнулась и всё... А там уж одни косточки горели, ей не больно... Зайцев крякнул, кашлянул и засопел; хотел что-то сказать, но промолчал, как и прежде. Внизу было тихо, а вверху быстро-быстро бежали тучи с белыми краями, была какая-то своя особенная жизнь, все новая, все уходящая, без звуков, но большая и слышная. - Вру я все! - крикнула вдруг Антонина. - Сама я ее в избе бросила, - пусть горит, - сама, а не забыла! - Это ты нехорошо... - просипел Зайцев... - Грех! - А ты меня не трави, безротый! Не трави, я сама знаю! Почему это нехорошо?.. А я виновата? Я виновата, что она урод? Встревоженная каштановая собачонка протяжно зевнула и тявкнула. - Ты бы села, - прогудел Зайцев. - Вон бревна-то, - сядь. От бревен пахло смолой и вяжущим запахом древесины. Трупы деревьев тихо тлели, набальзамированные соками земли. И, сидя на них, двое людей думали о смерти. Антонина уронила голову на руку и так сидела, согнувшись, вся тоскливая и влажная; Зайцев усиленно сопел, хотел что-то сказать и только тихо кашлял и запахивал голову в высокий воротник. Прямо перед ними торчала сторожка, как сухой гриб, приросший к высоким воротам и к убитому гвоздями щетинистому забору. Заскрипела дверь спален, - кто-то вышел, потом опять заскрипела, - вошел. Тявкнула каштановая собачонка. - Судить меня некому, - заговорила, не поднимая головы, Антонина. - И кому это нужно, судить? Я сама-то никому не нужна... Пусть никто и не вступается, когда такое дело... Мое дите... Я этого не знаю, с глазу или не с глазу, а я вот не хотела, чтоб она нелюдью была, чтобы измывались. Тебя, небось, никто не пожалел, как заболел... Да, может, и жалеть-то не к чему! Так это, выдумка одна... Зайцев завозился, сплюнул и поспешно зажевал во рту объедки чужих слов: - А я и не люблю вовсе, когда жалеют. Мне, по-настоящему, на паперть нужно, милостыньки просить, а я вот не захотел, гордость во мне есть. Как не захочу, так и шабаш. Мне пускай смеются, а я про свое думаю... Сижу и думаю... Лес не город. Люди все свои, знают, не как в городу: ото всех хоронись... Это со всяким быть может... Я этому не причина... Болезнь такая, |
|
|