"Сергей Николаевич Сергеев-Ценский. Лесная топь (Поэма в прозе)" - читать интересную книгу авторапылал высокий осокорь - и ветки его были четко видны, все красные, точно
скованные из каленого железа. С осокоря на колокольню тучей летели обгоревшие листья. Кинулись к церкви, а с полей далеко донесся мелкий сплошной треск от горящей травы. - Проса горят! До просов дошло. Неслось вперед пламя, теперь уже высокое, кудрявое, далекое от людей. Безучастно рокотало на свободе емкое и сытое и дышало горячим на версты кругом до самого леса. Перед колокольней валили избы, в землянки на огороды поспешно тащили чьи-то старые тулупы, вынесли иконы на паперть... Хлынули к просам, а оттуда с другого конца новые толки: - Филат Кочетыгов умом тронулся... Праскутка его чуть в дыму не задохнулась, насилу водой отлили... - Антонины-порченой девчонка сгорела совсем с люлькой. Добежали до Филата Кочетыгова. Тощий, паукообразный, с блестящими глазами на пыльном лице, он только что прискакал с лугов за пятнадцать верст и загнал свою лошадь до смерти. Она лежала тут же около бурой кучей с раздутым животом, с пеной у ноздрей, с прямыми ногами. Он думал отстоять добро, но увидел, что все сгорело - изба, кладовая, рига, - увидел, как волокут по земле, как колоду, его дочь Прасковью, и обезумел. Теперь, дикий и страшный, тянул он за хвост в огонь свою бурую лошадь и прикрикивал: - На, жри! На, жри! Жри, ненасытная утроба!.. Потом схватил лом и полез в огонь сам, кому-то грозясь и кривляясь. А в стороне от него бабы облепили Антонину, как пчелы, и какой-то высокий старик, с висячими бровями, хрипло отчитывал ее в кругу: - Суки - не матери! Небось, все горшки, подлюга, повытаскала, а ребенка забыла... Бельмастый черт! Что стоишь, как статуй? - С испугу это она... Побелеешь, - ишь страсти какие! - защищали бабы. - А ты поплачь, поплачь, ягодка, полегчает... Садись да поплачь! В тесноте людского участия и укоризны Антонине было душнее, чем в дыму. Лицо у нее было бледное, волосы выбились из-под платка, глаза осветлели и стали большие. - С люлькой!.. Как спала, ангельская душка, так и сгорела! - визгливо объясняла кому-то Марья. Качали головами и точили из глаз едкую жалость бабы, запыленные, приземистые, сухие от работы и липкие. - И на что она вам нужна была? Урод! Ведь она урод была! - вдруг закричала, пошатнувшись вперед, Антонина. - Вы бы над ней измывались, проходу бы ей не давали, кабы жива была!.. Теперь стала нужна, как сгорела, а как жива была: терпи, ягодка, - это тебе в наказание дадено... Да я, может, не хочу терпеть!.. Не за что меня наказывать! Не хочу терпеть, вот и все! Душа у меня сгорела! Не могу терпеть, вот и все! Она дышала с трудом, и оттого слова вылетали надсаженные, короткие и трепались, как ее волосы. Подскочила Марья, метнулась перед глазами безбровым лицом и плюнула ей в подбородок. Потом туча дыма, повернутая ветром, залепила глаза, и не слышно было, что кричали бабы. Занялась вблизи старая рига с хлебом, и стало ярко, и жутко, и горячо |
|
|