"Сергей Николаевич Сергеев-Ценский. Сад (Повесть)" - читать интересную книгу автора

безличной тяжестью, давившей плечи, как ненужный, но тяжелый мешок, который
хочется сбросить наземь, чтобы свободно вздохнуть. Он был для него тяжестью,
давившей звуки, дождем, смывавшим краски, стеною, заслонившей даль.
Шевардин вспомнил небо, каким оно было перед вечером, насыщенное синим
до черноты, с седыми кудрями вверху. Седые кудри были седые брови над
хмурым, огромным, пугающим глазом, - и веселые краски поспешно сбежали с
земли, и побледнели и стихли звуки, и заплакала даль.
Таким был граф.
И весь он был маленький и далекий, весь он был надоедливо ненужный, как
гуденье комаров, весь он был незаметный, как точка на белой стене, и всем
кругом он мешал жить.
Шевардин любил землю, как полнозвучную красоту, как великую мощь, как
воплощенную сказку; любил землю днем, любил ночью; любил ее в ризе солнечных
лучей и под фатой дождя; любил ее с раннего детства, когда проводил в лесу
под Новгород-Северском лето за летом.
То, что он ясно помнил из детства, было сплошное море цветущей
черемухи, белой, точно морская пена, пахучей и полной сверху донизу свистов
и раскатов: это соловьи пели под ее сводами.
Обвивая сетями белые кусты, он сам загонял на заре и ловил серых
большеглазых певунов и помнил, какие трепещущие были у них сердца, когда он
вынимал их из сети.
Но он не мог тогда отделить соловьев от черемухи: это не они пели в
лесу, это лес был живой и пел. Здесь же, за рекою, огромный, сорокаверстный
лес был нем, точно заколдованный, - чужой лес, лес одного человека и слишком
большой для одного.
На горе, вправо от сада, за каменной стеной легла экономия графа, а от
нее во все стороны, как паутинные нити, бежали через лес проволоки телефона
и ездили черкесы-объездчики по узким лесным дорогам, зоркие и хищные, как
пауки, выслеживающие добычу.
И то, как издавна сложилась здесь жизнь, - был произвол; и то, чем и
как держалась здесь жизнь, - было рабство.
Шевардин чувствовал что-то знакомое, по мере того как думал: к его
широким мышцам подплывало что-то горячее и густое, как желчь, и они набухали
и искали дела.
Но когда перед ним, рожденные ночью, замелькали новые, яркие тени, в
немой темноте вдруг раздался сухой треск, короткий и слабый.
После него опять долгая, точно испугавшаяся тишина, и новый осторожный
треск ближе.
Шевардин поднялся.
"Вор!" - мелькнула догадка.
Он остановился напряженный, хотел было взять ружье, но взял толстую
палку и, когда тихо отворял двери шалаша, услыхал, как в дальнем углу сада
кто-то осторожно тряс яблоню: шумели листья, и яблоки гулко падали на землю,
как резиновые мячи.
Шевардин вгляделся в черную ночь и ничего не увидел; только вверху на
мглистом небе реяли кроны деревьев.
Ощупью, путаясь в ветвях, он прокрался до ближайшего вишенника, обогнул
его, наткнулся на дуплистую грушу и пополз по земле в сторону звуков. Земля
была влажная, липкая и пахла травою.
Яблоки все падали часто и шумно, ближе и ближе. Кто-то стрясал их