"Сергей Николаевич Сергеев-Ценский. Взмах крыльев (Стихотворение в прозе)" - читать интересную книгу автора

Он напомнил о себе к концу всенощной, когда певчие тихо и сдержанно
вступили в волнистую мелодию баюкающей песни: "Слава в вышних богу, и на
земли мир, в человецех благоволение".
Он заревел, глухо слышный сквозь плотно затворенные двери, но могучий,
неутомимый, протестующий, точно хотел властно обличить сладкоголосую
церковную песнь в вековой неправде, властно заявить, что на земле нет миpa и
благоволения, нет и не было. И чем дальше пели внизу певчие, тем громче и
неистовее ревел наверху бешеный и ожесточеннее колотил в дверь коленями и
плечами.
Я видел, как на наши хоры начали смотреть снизу странные, расплюснутые
недоумением лица; я чувствовал, как оттуда вверх пополз густой, как
кадильный дым, страх, - и мне стало весело.
Постепенно пустели хоры. Широко перекрестившись, вышел из церкви
старший врач больницы с явным желанием подняться к нам наверх; за ним вышли
дежурный ординатор и еще несколько человек.
Церковь пустела. Звуки пения стали слабыми, тревожными и мягкими, как
крылья ночных бабочек; зато крепли и царили над опустевшим пространством
крики бешеного - буйные, негодующие, вызывающие и дикие, такие непривычные
для больничной обстановки.
И чем больше выжимали они страха кругом, тем почему-то веселее
становилось мне.


V

Ночью снова раздались стуки. От них первой проснулась Таня.
Ночь была месячная, и сквозь занавески в спальню пробивался холодный,
осторожный свет. В полосе этого света Таня казалась прозрачной и
бестелесной. Она сидела на своей кроватке и плакала.
- Таня, ты что? - шепнул я ей, подымаясь.
- Бою-юсь!.. Он стучит!.. - протянула Таня и заплакала сильнее,
дергаясь худеньким телом.
За мною проснулся отец.
Я видел, как он долго искал в углу туфли и ворчливо надевал поверх
белья летнее пальто.
Кашляя на ходу, он вышел, и мы остались одни. Слышно было, как
проснулось от сильных стуков отделение. В коридоре ходили, отворяли и
затворяли двери палат, громко ругались.
Я зажег свечку и посмотрел на часы: было около часу.
Комната тревожно замигала колыхавшимися от света тенями. Стоявший на
этажерке бородавчатый куст кактуса стал похож на огромного зеленого паука с
хитро прищуренным глазом; глубоким скрытым смыслом повеяло от старого
пузатого комода, а висевшее над ним полотенце, скрученное и шершавое,
притаилось, как белая змея.
Таня, успокоенная светом, тихо хныкала, утирая слезы, потом уснула.
Бешеный не переставал стучать, и когда во мне любопытство победило
страх и я вышел из комнаты, то увидел, что весь коридор был заполнен
служителями, служанками и больными; стоя в отдалении от курительной плотной
толпою, они жестикулировали и гудели.
Высокий и тонкий легочный больной, которого звали Эверестом Максимычем,