"Сергей Сергеев-Ценский. Преображение человека (эпопея Преображение России #2)" - читать интересную книгу автора

иногда пачку пестрых юмористических журнальчиков - этого и хватало на
месяцы; газет почти не читали, и крупные новости, волновавшие города,
узнавали иногда долго спустя, когда уж новостями их никак нельзя было
назвать; имели обветренные лица, чумазые руки, ходили в высоких сапогах и
манерами, и голосом, и привычкой очень долго, очень крепко и очень
продолжительно ругаться напоминали армейцев.
Молодость - переходное, мечтательное, мягкое, странное время жизни -
у Матийцева затянулась несколько дольше, чем полагается инженеру, и от
этого трудно было ему: она была здесь совсем не к лицу, в "Наклонной
Елене".
Когда раньше приезжал сюда на практику Матийцев, он смотрел на это,
как на необходимую студенческую работу, но жить здесь годы - это как-то не
представлялось ему ясно. Власть над пятьюстами шахтерами - это бремя так
легко как будто нес его предшественник, но для него, деликатного от
природы, оказалось оно чересчур трудным. Он старался придать своему лицу
как можно более внушительный вид: насупливал брови, нарочно запустил
клочковатую бородку, говорил горлом, чтобы выходило гуще, часто повторял:
"Понял? Слышишь?.. Ну вот..." и десятникам, пожилым, почтенным людям,
говорил "ты". Иногда покрикивал на возражавших: "Молчать! Ни слова!", но
при этом голос у него звучал резко, неприятно, по-бабьи, и за этот голос,
должно быть, как школьники, меткие на прозвища, шахтеры прозвали его
"свекрухой", а за вечное ныряние по шахте - бурундуком (землеройкой).
Летом с ними было труднее, чем зимой; летом уходили домой на поля
казанские татары, нижегородцы, тамбовцы, пензенцы и здешние украинцы, а
оставались или приходили шатуны, всегубернские вольные бродяги, которые
работали только до первополучки, потом уходили. Между шатунами попадались
потомственные дворяне, сыновья генералов, был один граф и еще один
неизвестный под именем "итальянского короля": действительно, сказочно был
похож на Виктора-Эммануила, хорошо говорил на трех языках, а кто он был
раньше, как получил подложный паспорт на имя безграмотного крестьянина
Севастьянова, трудно было узнать. В праздники после получки шахтеры
представляли пьяную буйную орду, с вечными драками, увечьями, даже
убийствами, и на здешнем кладбище маляру Дряпачеву часто приходилось
вырисовывать такие надписи: "Под сим крестом покоетсR прах Семена
Белошапкена. Убит невинно рукой злодеR 29 ииунR" ("я" он писал как R).
Или так: "Незабвенный мученик, мир твоему праху! Здесь покоется прах
Павла Коренькова, скончавшегося на 23 году своей жизни от злого сердца,
злого умысла и бесчеловечных предателей. И вы прочтите, последователи
Июды, да украсится ваша совесть печатью Каина за пролитую кровь мою и горе
матери моей..."
Иногда же, когда кто-нибудь не мог дать за столь трогательную надпись
Дряпачеву, а поручал это кладбищенскому сторожу из солдат, Фоме Кукле,
надписи на крестах получались короче, даже совсем краткие, так:

Ни
гу
Тюрин Максим
А
у