"Слава Сергеев. Подайте что-нибудь бродячим музыкантам" - читать интересную книгу автора

Повод был серьезный: наш Л. посмел намекнуть, что голод в 1930 году на
Украине был искусственно спровоцирован советской властью. Вообще, вдуматься,
чудовищная вещь - спровоцирован голод... Однако же было - и, что самое
главное, ничего, всем с рук сошло. То есть некоторые исполнители тихо дожили
в центре Москвы до глубокой старости уже в новых временах... Вот в чем
ошибка 1990-х - конечно, нельзя было их прощать. Чтобы другим неповадно
было.
Ну вот, а нашего маэстро "проработали", так как голод был, а говорить
про это было нельзя. Не давали печататься, не пустили за границу на слет
прогрессивных писателей Болгарии, et cetera. Все очень вегетариански, слава
богу. Однако наш Л. довольно быстро одумался и в своем роде исправился, уже
года через два выпустив книгу разгромных статей, и о ком бы вы думали? - о
Сартре, Камю, Кафке и прочих. Вероятно, те, если бы вдруг прочли, сильно
удивились бы тому, что этот Л. про них понаписал и чего он так на них
злится. Откуда я знаю про эту книгу? А я, узнав, что Л. взял меня в свой
семинар, пошел в библиотеку, нашел его фамилию в каталоге и взял его книги.
Очень расстроился. Самая печаль в том, что чувствовалось, что человек пишет
искренне. Возможно, он сам считал себя, как тогда было модно,
"славянофилом". А славянофил - для него, ясное дело, Камю хуже Сталина...
Сейчас я шучу, но тогда это выглядело ужасно.
Но, a propos, в быту этот Л. был довольно милым человеком, по-своему
хорошо чувствующим литературу, кстати, прошедшим фронт и, как ни странно, на
уровне литинститутского прудка довольно толерантным. Вот взять писателя П.,
который тоже был студентом Л. Совсем не Хомяков. Хотя... как посмотреть. Не
говоря уже о вашем покорном слуге.
Мы с П. не особо дружили, но выпить несколько раз довелось. Получилось
очень мило, несмотря на имеющиеся идеологические разногласия. Меня
раздражала в П. его склонность к оккультизму, увлечение Кастанедой и
прочими, а его - мой всегдашний оголтелый якобы рационализм. (Кстати, я
правда не знаю, почему он и все так думают, сам я считаю себя большим
романтиком, не хуже Бестужева-Марлинского.)
Ну вот. Как-то раз мы выпили в каком-то садике в районе Бронной две
бутылки красного вина, и я предложил взять еще и поехать к каким-нибудь
знакомым девушкам, а П., как известно, относящийся к женщинам плохо (прошу
не понять меня неправильно!), вдруг сказал: а давай лучше... что-нибудь
разобьем?! (Что значит новатор!) Не помню как, но мы оказываемся на
Пушкинской, у тогдашнего магазина женского трикотажа "Наташа", ныне
"Benetton", П. предлагает разбить что-нибудь именно здесь, а я по
интеллигентской робости удивленно отказываюсь. Тверская же... поймают.
Зачем? (Глупый пингвин.) Следующий кадр - буревестник П. делает какое-то
резкое движение локтем (он ведь занимался карате и восточными
единоборствами), и я, как в замедленной съемке, вижу медленно опадающую
витрину (никаких защитных пленок или небьющихся стекол тогда, разумеется, не
было) и только потом слышу звон разбитого стекла. Далее наши пути с П.
надолго расходятся, так как он бросается бежать вниз по Тверской, а я в
сторону ресторана Макдоналдс и далее в переулки.
Следующая осознанная встреча происходит спустя лет пять, в так
называемом Английском клубе зимой 1999 года. Причем, что самое забавное,
первое, что сказал мне уже признанный писатель, почти современный классик,
неопределенно обводя рукой окружающие интерьеры и весьма помпезную публику: