"Слава Сергеев. Москва нас больше не любит " - читать интересную книгу автора

смотрел на людей. Было, конечно, понятно, что по телевизору говорят что-то
не то, но не ожидал, что до такой степени. Все были абсолютно расслабленные,
напряжения или релаксации после напряжения не чувствовалось совершенно. Было
такое ощущение, что как получилось, вот так и надо, - а иначе просто и быть
не могло! Мы немного поговорили о политике, было замечательное, забытое за
последние годы чувство: я совершенно не чувствовал желания понизить голос,
говоря о последних событиях, никто не обращал на нас никакого внимания, ни
свои, ни чужие, не было плечистых дяденек или юношей с бесцветными глазами,
которые почему-то почти обязательно оказываются неподалеку в московских
кафе, едва вы начинаете обсуждать политику. Потом я достал купленный утром
местный журнал, и мы немного почитали. Общий тон был приподнятым, но при
этом было много иронических материалов об оранжевых лидерах. Я заметил, что
посетители много не берут и вообще считают деньги - местная бумажка,
эквивалент ста рублям, вытаскивалась из кошелька с таким чувством, с каким у
нас достают пятьсот или тысячу... Когда мы вышли из кафе, какие-то ребята
пили пиво неподалеку и, кажется, рассказывали анекдот про Тимошенко. Во
всяком случае, звучала ее фамилия, и они ржали.
Вообще в гостинице, ложась спать, я подумал, что от вечера осталось
какое-то странное ощущение "дежа вю" - будто мы побывали в Москве 1990-х. Вы
будете смеяться, но в воздухе была какая-то свобода. Даже не могу объяснить,
в чем это выражалось.
На следующий день проснулись поздно. Пока позавтракали, пока вышли,
было уже часа два, и я заторопился: ведь у меня было маленькое дело - взять
несколько блиц-интервью у случайных прохожих на Майдане. Что думаете, как
относитесь к происходящему и т. д. Я уже говорил об этом раньше - это была
моя работа. Можно было, конечно, похерить все это, настроение было очень
нетрудовое, но тогда за дорогу и гостиницу пришлось бы платить самим.
Приехав на Крещатик и войдя в толпу, я достал диктофон. Люди общались
охотно, говорили взволнованно и радостно, хотя со стороны и "высоты" нашего
опыта-то, что они говорили, покажется стопроцентными общими местами и
потрясающей наивностью.
- Лучшего будущего детям, - сказала одна интеллигентная женщина лет
пятидесяти пяти.
- Надоело быть быдлом, - отчеканил 40-летний мужчина с военной
выправкой, впоследствии оказавшийся офицером украинской армии, впрочем,
когда-то закончившим военное гвардейское училище в Саратове.
- Хотим в Европу, хотим жить и учиться, как они, - смеялись три
симпатичные киевские школьницы, которых я посчитал студентками.
(Акселерация, что вы хотите.) Подарили мне значок и флажок.
Только двое коротко стриженых мужчин в одинаковых кожаных куртках и с
одинаковыми лицами сказали, что не видят ничего хорошего в революции и,
отказавшись назвать даже свои имена, не говоря уже о месте работы, быстро
отошли.
Вообще я, наверное, никогда не забуду этот день - огромную, миллионную
толпу на Майдане, падающий мокрый снег, оранжевые флаги, звуки рок-музыки,
несущиеся от трибуны, где попеременно выступали политики и музыканты, люди,
очень много людей, улыбки, и какую-то удивительную легкость и подъем,
витавшие в воздухе. Понимаете, было какое-то необыкновенное ощущение общей
радости, абсолютно отсутствовала всякая агрессия и зимняя хандра, столь
характерные для этих серых дней в середине долгой, слишком долгой зимы... Я