"Слава Сергеев. Москва нас больше не любит " - читать интересную книгу автора

я такие глаза люблю. Она тоже профессиональный редактор, после филфака МГУ,
кстати.
Распрощались дружески.
Скоро, как говорится, сказка сказывается, да не скоро дело делается.
Прошло месяца три. Захожу я одним дождливым майским днем в это издательство
(дела какие-то были, мелкие) и смотрю, они с подругой на кухне сидят, в
издательской чайной комнате то есть, и пьют чай и вино. А другого редактора,
к которому я собственно зашел, его не было. Вышел куда-то. Секретарь
говорит: подождите полчаса, - ну, и я тоже подсел чаю попить.
- Не помешаю?
- Да нет, наоборот, - отвечают, - садитесь.
Поговорили немного о том, о сем, и я обратил внимание, что у его
коллеги-цветка в тот день были грустные глаза, мне показалось даже,
заплаканные, но я, естественно, промолчал. Мало ли почему у симпатичной
женщины могут быть грустные глаза? Причин много.
И, не помню уже, как мы на это вышли, кажется, он сказал, что к тому
старому писателю - почти классику, книги которого он готовит сейчас к
изданию, - он ездит на встречи на дачу, в Переделкино. Писатель там круглый
год живет, и зимой и летом, и выбираться в Москву ему трудно. Я ведь знаю,
что такое Переделкино?
Я кивнул, немного удивившись вопросу.
- Эту дачу ему Ельцин дал, - сказал редактор. - В тысяча девятьсот
девяностых годах, после возвращения из эмиграции. Отчасти в качестве
компенсации за старое.
- А раньше там кто жил?
- Кажется, какой-то советский поэт-орденоносец, впрочем, точно не знаю.
А причем тут это ваше "раньше"?
- Да нет, - сказал я, - неважно... Просто странно немного. Я там бывал,
брал недавно интервью у одного старого диссидента, последователя
Солженицына. Тоже проведшего в эмиграции около десяти лет, тоже высланного в
свое время из СССР... Он живет на даче старого большевика, чуть ли не
Каменева. Говорит, что два года боролся там с "прежним духом". Я не понял,
зачем он с ним боролся столько времени: ведь можно было поселиться другом
месте?
- Я не пойму, чем вы недовольны, - сказал знакомый редактор. - Ну живет
и живет. Что с того-то?
- Неудобно как-то, - говорю. - Как вы не понимаете? Нехорошо. Старая
история с формой и содержанием. Конечно, содержание первично, но все-таки.
Все-таки, понимаете? В этом поселке надо бы сделать музей, или мемориальный
комплекс. Нельзя там селиться. Даже если больше негде. Тем более, если есть.
- Но послушайте, - сказал редактор. - Послушайте... Кроме старых
большевиков в Переделкино жили, например, Пастернак и Чуковский... И вас
ведь не возмущает и не удивляет, что Лев Толстой пережил в Ясной Поляне
красный террор и начало коллективизации. Ведь вы это воспринимаете
нормально?
В этот момент в кухню зашла симпатичная сотрудница Вика, и пока я
сначала здоровался, а потом следил, как она наливает себе чай, смысл
сказанного не вполне дошел до моего сознания. Когда же этот смысл до моего
сознания дошел, я решил, что редактор Максим прикалывается или предлагает
мне сюжет для неплохого фэнтези. Ведь была же, кажется, книга, где