"Александр Серафимович. Зарева (Авт.сб. "Железный поток")" - читать интересную книгу автора

насмешливые слова. И ничто его не связывало с людьми.
- Афиногеныч, - говорили ему, - и живешь-то ты не по-людски: ни у тебя
роду, ни племени, ни семьи, ни у тебя детей...
У него шевелились усы и брови.
- Будет того, что вы щенков плодите... перво-наперво, чтоб половину с
голоду уморить, а которая остатняя половина подымется, будет заместо вас
скотиной в ярме ходить.
И было все одно и то же: река, лес, дальний поворот и в синей расщелине
белый монастырь. Старик в тени обрыва плетет сети, и тихо моет вода
отмель, тихо шепчутся нависшие деревья, беззаботно реют ослепительно-белые
чайки. Точно все отодвинулось кругом - и города, и деревни, и людское
горе, и прошлое, и молодость. Тихо, спокойно, задумчиво. И сеть, ложась на
песок тонкой сквозной тенью, шевелится, непрерывно растет новыми кольцами.
Думает ли Афиногеныч о далекой молодости, рвущейся неизбытыми еще
силами, о борьбе одного против всех, рад ли ласковому солнцу, воде,
безлюдному берегу, таким же старым, как и он, деревьям, тоже с подмытыми,
свисшими корнями, или просто внимательно следит, чтобы правильнее
цеплялись друг за дружку новые глазки?
Ночи приходили такие же ласковые, тихие и задумчивые. И не то маячили
на той стороне горы, не то это только казалось. Неподвижной темнотой
темнела река, или совсем ее не было, и был провал, бездонный и разверстый,
и будто стояла вдоль реки густая караулящая таинственная тень.
У потонувшей избушки слабо краснеет, шевелится костер, такой же древний
от века, как эта ночь, и в ней невидимая река, такой же одиноко брошенный,
как этот старик, у которого сердито шевелятся брови и усы на красном,
отсвечивающем лице.
Потом костер засыпает - и нет старика, нет гор, нет реки.
Из города приезжали скупщики. Они были проворные, ловкие, плутоватые,
расчетливые. Торговались, били о полы, по рукам, и пахло от них уснувшей
рыбой, лавками и городским духом. Но Афиногеныч был с ними угрюм,
малоречив и упорен, как заноровившийся конь. Назначал цену и уже не
сдвигался, как глинистая глыба у обрыва. А раз, когда особенно настойчиво
предлагали низкую цену, вывалил на их глазах в реку целую лодку живой,
трепещущей рыбы.
И долго они грозили ему кулаками, и разносилась скверная крикливая
брань по реке, по берегу.
Раз пришел сюда кучками измученный оборванный, исхудалый, с
ввалившимися щеками деревенский народ. Шли в город - либо на суд, либо
садиться в тюрьму, либо хлопотать о пропитании. Садились, выставляя под
жгучее солнце костлявые, босые, потрескавшиеся ноги, почернелую,
ввалившуюся грудь, сидели и ковыряли горячий рассыпчатый песок.
- Мочи нету! Край - больше некуда. Скотина попадала, избы раскрыты,
ребятишки мрут.
Старик шевелил усами и как бы нехотя бросал:
- А вы бы того... к Паисию... он ублаготворит: стало быть, любите
ближнего и протчее.
- Край пришел! Все одно - ложись помирай.
- У него теперь брюхо-то понадбавилось. Землицы-то они подкупили округ
вашей деревни вплоть до Ольхового Рогу... Свечечку подите поставьте.
Белел монастырь.