"Анри де Сен-Симон. Полные и доподлинные воспоминания о веке Людовика XIV и Регентстве (Избранные главы, Книга 2)" - читать интересную книгу автора

терпении, разнообразии методов. От помощников ему было мало толку, и он
прибегал ко всем средствам, кои были у него под рукой. Фенелон, Флери,
помощник наставника, сочинивший прекрасную "Историю церкви", несколько
дворян, состоявших при принце, Моро, первый камердинер, человек, значительно
возвышавшийся над своим кругом, но никогда не забывавшийся, немногие слуги,
герцог де Шеврез, единственный, кто не состоял при принце, - все они были
привлечены к делу и все трудились в одном и том же духе и направлении, что
воспитатель, чье искусство, будь оно описано, послужило бы материалом для
превосходного трактата, в равной степени любопытного и познавательного. Но
Господь, владеющий нашими сердцами, чей Дух святый веет по воле Его, сделал
принца истинным своим шедевром, и, когда тому минуло восемнадцать-двадцать
лет, труд герцога де Бовилье был окончен. Наследник поднялся из бездны
приветливым, кротким, человечным, умеренным, терпеливым, скромным, подчас
даже чересчур совестливым для того положения, которое занимал, смиренным и
строгим в нравах и поведении. Он усердно исполнял свой долг, который был в
его понимании огромен, и думал только о том, как сочетать обязанности сына и
подданного с теми, к коим был, по его собственному мнению, предназначен. Его
сокрушало только то, что день столь короток. В молитве черпал он силу и
утешение, а поддержку находил в благочестивом чтении. Поначалу вкус к
отвлеченным наукам и способность к ним похищали у него много времени, но
потом он понял, что должен тратить время на то, чтобы изучать вещи,
необходимые в его положении, и соблюдать приличия, свойственные рангу
принца, которому предстоит править государством, а до тех пор состоять при
дворе. Первые шаги на стезе благочестия и страх перед собственной слабостью
к наслаждениям делали его поначалу нелюдимым. Учредив сам над собой
неусыпный и строгий надзор, каковой он почитал своим долгом, принц
затворился у себя в кабинете, словно в недоступном для случайностей убежище.
Но до чего непостижим свет! Будь принц прежним, он внушал бы омерзение,
теперь же людям захотелось его презирать. Принц почувствововал это и
стерпел; он с радостью поверг испытание позором к подножию креста Господня,
чтобы тревожить себя горькими воспоминаниями о минувшей своей гордыне.
Мучительней всего оказалось для него то, что отношение к нему в самом тесном
семейном кругу ухудшилось. Король, поверхностно благочестивый и умеренный,
вскоре с тайной досадой убедился, что юный принц как бы невольно порицает
его жизнь, противопоставляя ее своей: отказывается от нового бюро, чтобы
отдать бедным предназначавшиеся для него деньги, и без особой благодарности
встречает распоряжение короля подновить позолотой скромное жилище внука. Мы
видели, как обидел короля чересчур решительный отказ принца явиться на бал в
Марли в день благовещения: разумеется, то был промах с его стороны,
вызванный неопытностью; он обязан был оказать королю, своему деду, этот знак
уважения и, прямо скажем, милосердной снисходительности, а не раздражать его
столь странной несхожестью с ним; но сам по себе это был, в сущности,
значительный поступок, который навлек на него все последствия отчуждения,
которое он выказал королю, и осуждение двора, для которого король был божком
и которому подобная странность казалась смехотворной.
Не меньше мучений доставлял ему Монсеньер: погрязнув в корыстных
интересах и доверившись людям, которые задолго до заговоров во Фландрии уже
опасались молодого принца, он замечал только его внешнюю суровость и
сторонился сына, словно сурового судьи. Герцогиня Бургундская, встревоженная
строгостью мужа, чего только не делала, дабы смягчить его нрав. Каждый день