"Сен-Симон. Мемуары, книга 2 " - читать интересную книгу автора

пост, должность, со всеми их функциями, отличиями, прерогативами, не
восходили к нему в той же мере, как посты министров и должности
государственных секретарей, каковые он почитал единственно происходящими от
себя и потому возносил как можно выше, бросая все прочие им под ноги.
К подобному поведению его побуждало и тщеславие иного рода. Он
прекрасно понимал, что бремя его опалы может удручить сеньера, но не
уничтожить вместе со всей его семьей, зато, смещая государственного
секретаря или иного чиновника того же ранга, он вновь погружает его самого и
его близких в бездну ничтожества, откуда сам извлек; даже богатства,
которые, вполне возможно, остались у отставленного, не способны извлечь из
подобного небытия. Потому-то ему и доставляла такое удовольствие мысль, что
министры благодаря своей власти господствовали над самыми высокородными его
подданными, над принцами крови, равно как над всеми прочими, кто не имел
положения и коронной должности, превышающей значением и властью министерскую
должность. Потому-то он никогда не допускал в министры людей, которые могли
внести что-то свое, чего король оказался бы не в силах уничтожить или
сохранить; подобный министр был бы для короля неизменно подозрителен и
тягостен; исключением за все время его царствования оказался лишь герцог де
Бовилье; как уже отмечалось, когда говорилось о нем, он был единственный
представитель родовитой знати, который входил в состав государственного
совета со смерти кардинала Мазарини и до собственной кончины, то есть в
течение пятидесяти четырех лет; те же несколько месяцев от смерти герцога де
Бовилье до смерти короля, когда в совет входил маршал де Вильруа, можно
вообще не брать в расчет: не говоря уже о том, что можно было бы сказать о
нем самом, отец его никогда не был членом государственного совета.
Отсюда же происходят и ревнивые меры предосторожности министров,
препятствовавшие королю выслушивать кого-нибудь, кроме них, хотя он и
хвалился своей доступностью, но вместе с тем полагал, что, ежели он позволит
говорить с собой иначе, чем на ходу, это умалит его величие, а также
преклонение и страх, которые ему нравилось вызывать даже у самых знатных.
Действительно, и вельможа, и самые ничтожные представители всех сословий
свободно могли обратиться к королю, когда он направлялся к мессе или
возвращался после нее, переходил из покоя в покой или садился в карету;
самые знатные могли поджидать короля у двери в его кабинет, но проследовать
за ним туда не смели. В этом и проявлялась его доступность. Поэтому изложить
ему свое дело можно было лишь в нескольких словах, да и то с большими
неудобствами, поскольку разговор слышало множество людей, окружавших его;
особо хорошо знакомые ему могли пошептать на ухо, но и это не давало почти
никаких преимуществ. Ответ был известный: "Я посмотрю"-по правде сказать,
весьма удобный для короля, поскольку давал ему время разобраться, но редко
удовлетворявший просителя по той причине, что дело все равно проходило через
министров, а сам он не мог дать разъяснений, так что решали все они, и это
или вполне устраивало короля, или он не замечал этого. Надеяться на
аудиенцию в его кабинете можно было лишь в редких случаях, даже если речь
шла о людях, исполняющих королевскую службу. К примеру, она никогда не
давалась тем, кто отъезжал за границу с дипломатическим поручением или
возвращался оттуда, не давалась и генералам, разве что в исключительных
случаях, или же, но также крайне редко, если кто-то получал поручение
касательно мелочных подробностей армейских дел, весьма интересовавших
короля; аудиенции генералам, отъезжающим в армию, были чрезвычайно краткими