"О.И.Сенковский. Антар (Восточная повесть) " - читать интересную книгу автора

- Ты страждешь естественным следствием этой сладости, - сказала пери. -
В доказательство моей к тебе благодарности я душевно желала б исцелить твою
душу; но ты знаешь, о сын Рабиев, что яд, выжатый в сердце из одной
сладости, уничтожается только вкушением другой. Ты уже испытал их две;
решаешься ли испытать третью? Но предваряю тебя, что и эта третья
сладость, - сладость великая, сильная, даже очаровательнее всех прочих, -
также оставляет после себя ужасную, нестерпимую горечь, и, что важнее, этой
горечи, когда она однажды отравит душу, уже ничем усладить невозможно.
- Я на всё решаюсь! - воскликнул Антар с жаром. - Напрасно пожелал я
вкусить первую сладость: лучше бы мне всю жизнь оставаться несчастным, как
был в молодости, не зная ни одной из сладостей, определённых нам судьбою; но
когда я отравил себя одною из них, то уже хочу испытать их до последней.
Пусть мой труп, напитанный ядом всех сладостей нашей жизни, валяясь в
пустыне без погребения, служит отравою для волков и ястребов; пусть отведают
они горького тела человека, вскормленного хлебом страстей, называемых у нас
нежными, возвышенными и благородными, и перескажут товарищам своим в горах
Емамы, каков вкус людского счастия. Как называется эта третия сладость?..
- Любовь, - отвечала пери.
- Любовь?.. - вскричал бедуин. - Неужто любовь сладость?.. Я всегда
почитал её мучением... Ах, царица, я уже испытал любовь!.. Тому лет десять,
на берегу потока, вблизи коего чернелись юрты враждебного мне поколения,
встретил я девицу райской красоты, в длинном синем покрывале, свободно
накинутом на голову, из-за которого, при всяком дуновении ветра, мелькало
лицо свежее и прелестнее полной луны, появляющейся ночью из-за тучи и
немедленно скрывающейся за другою. Она черпала воду, и когда стояла, то стан
её, ровностью своею, пристыжал трости, росшие в русле потока; когда
сгибалась или двигалась, то её тело казалось гибче чёрной змеи, прыгающей по
раскалённому полуденным зноем песку. В больших, круглых глазах её мерцал тот
же ясный, волшебный луч неги, какой сверкает из взоров лани, поворачивающей
гладкую, лоснящуюся свою шею, чтобы глядеть на белого птенца, повисшего у
сосцов её. Ослеплённый блеском её лица, я стоял неподвижно, как столб,
указывающий путь в пустыне; наконец решился подойти к ней и вступить в
разговор. Она ласково отвечала на мои вопросы, выслушала с приятною улыбкою
мою клятву любить её до самой смерти и назначила мне свидание на следующий
день в том же месте; потом подняла на голову свой сосуд с водою и удалилась
в улус. На другое утро я пришёл, но она не являлась: её уже не было в той
стране, и юрты того поколения исчезли ночью с берегов потока. Тщётно искал я
её в целой пустыне: никто не мог сказать мне, куда она девалась. Но образ её
с того времени не расставался более со мною: я носил его в душе, лелеял в
сердце и усыплял в своей крови. Сколько раз ни находился я в опасности,
всегда призрак её представлялся явно моим взорам и, казалось, защищал меня
от ярости превозмогающего неприятеля. И мстя людям копьём, и попирая их
властию, не переставал я искать её, думать об ней и плакать. С нею только
мог бы я ощущать сладость любви, ежели в любви есть какая-нибудь сладость;
но, без сомнения, не увижу её более. Это, я думаю, было только привидение,
колдовство старой Шарман, известной во всём Хеджазе ведьмы, сына коей убил я
в единоборстве на копьях...
В пылу рассказа о прекрасной незнакомке Антар не приметил, что красный
занавес раскинулся и что все, бывшие в комнате, поверглись на землю пред
лицом показавшейся царицы. Но когда печальные воспоминания пресекли его