"Г.Сенкевич. Янко-музыкант" - читать интересную книгу автора

водить перестала, а то, бывало, как загудит орган или запоют на хорах
сладким голосом божественную песню, у ребенка глаза застилает туманом, и
глядит он кругом таково странно, точно вот с того света.
______________
* Надсмотрщик. (Прим. В.Г.Короленко).

Сторож, ходивший по деревне ночным дозором и, чтобы отогнать сон,
считавший на небе звезды или тихо беседовавший с собаками, много раз
примечал белую рубашонку Музыканта, который тихо подкрадывался по
направлению к корчме. Однако мальчик не входил, конечно, в корчму, - он
подползал только к стенке и там, прикорнув и затаив дыхание, слушал. Внутри
гремел веселый "обертас"*, порой парубок выкрикивал "У-га!", и раздавалось
притопывание каблуков, то опять звонкие девичьи голоски выносились: "Что
же!" Скрипки напевали тихо и нежно: "Будем ести, будем пити, будем душу
веселити", а контрабас грубым голосом вторил с надлежащей важностью: "Как
бог даст! Как бог даст!" Снопы яркого света брызгали из окон в темноту
летней ночи, и каждый брус в корчме, казалось, вздрагивал, колебался и
пел... А музыкант Янко только слушал и слушал!..
______________
* Танец. (Прим. В.Г.Короленко).

И чего только не отдал бы Янко за эти скрипки, выводившие тонкими
нежными голосками: "Будем ести, будем пити, будем душу веселити", за эти
звенящие певучие дощечки. Ба! да откуда возьмешь их и где только их делают?!
Эх, дали бы ему раз, хоть один только разочек взять что-либо подобное в
руки. Где уж!.. Он мог только слушать, и он слушал, слушал до тех пор, пока
из ночной темноты не раздавался голос ночного стражника:
- А не пойдешь ты домой, полуночник!
Тогда уж он мелькал в темноте своими босыми пятками, а за ним вдогонку
неслись голоса скрипок: "Будем ести, будем пити, будем душу веселити", и
исполненный важности контрабас добавлял свое: "Как бог дал, как бог дал, как
бог дал!"
Большой праздник выпадал на долю Янка, когда ему удавалось послушать
любимые скрипки - на свадьбе или после жнитва. После таких праздников он
забивался за печку и целые дни просиживал молча, посматривая из темноты
сверкающими, как у котенка, глазами. Кой-как снарядил он и себе скрипочку из
теса и конских волос, но она не умела играть так прекрасно, как те, что
подвизались в корчме; она звенела тихо, таково тихо, точно вот мошка мелкая
или комары. Однако он играл на этой скрипке от утра и до ночи, хоть за это
столько ему пинков доставалось, что наконец он стал похож на незрелое
избитое яблоко. Да уж такая была натура: малыш худел все больше и больше,
только живот все выпячивался, да белые волосы становились все гуще, да
глазенки раскрывались все шире, да все чаще дрожали в них светлые детские
слезки. А щеки и грудь западали все глубже и глубже...
Он нисколько не походил на других детей, скорее напоминал он свою же
скрипку из жалкого теса, издававшую тихие, еле звенящие звуки. Притом каждый
год к весне он начинал помаленьку обмирать от голода, так как в это время
ему приходилось питаться сырой морковью да еще мечтами об обладании
настоящею, всамделишною скрипкой.
Не к добру привели беднягу эти мечты!