"Генрик Сенкевич. Ганя (Повесть)" - читать интересную книгу автора

- Это недостойно мундиров, которые вы носите! - вскрикнул он. - Вы,
что ж, подеретесь или будете за уши таскать друг друга, как школьники?
Хороши философы, которые разбивают головы стаканом. Стыдитесь! Вам ли
рассуждать об отвлеченных вопросах? Стыдитесь! От борьбы идей к кулачной
борьбе! Ну же! А я предлагаю тост за университет и говорю вам: негодяями
будете, если не чокнетесь, как друзья, и если оставите хоть каплю в
бокалах.
Тут мы оба опомнились. Однако Селим, хотя он опьянел больше меня,
опомнился первый.
- Прости меня, - проговорил он мягко, - я глупец.
Мы сердечно обнялись и осушили бокалы до дна во славу университетов.
Потом учитель затянул . Сквозь стеклянную дверь, ведущую в
лавку, на нас стали поглядывать приказчики. На дворе смеркалось. Все мы
были пьяны, что называется, вдрызг. Веселье наше достигло зенита и
постепенно начинало спадать. Учитель первый впал в задумчивость и через
некоторое время сказал:
- Все это хорошо, но в конечном счете жизнь глупа. Это все
искусственные средства, а что там у кого творится в душе - другое дело.
Завтра будет похоже на сегодня: та же нищета, четыре голые стены,
соломенный тюфяк, рваные сапоги... и так без конца. Работа и работа, а
счастье... фью! Люди обманывают себя, как могут, стараясь заглушить... Ну,
будьте здоровы!
При этих словах он нахлобучил фуражку с оторванным козырьком,
машинально сделал какое-то движение, как будто застегивал мундир на
несуществующие пуговицы, закурил папиросу и, махнув рукой, прибавил:

- Да! Вы расплатитесь там, а то я гол как сокол, и будьте здоровы.
Можете обо мне помнить или не помнить. Мне все равно. Я-то не
сентиментален. Будьте здоровы, мои милые мальчики.
Последнюю фразу он произнес растроганным, мягким тоном,
противоречившим его заверению в том, что он не сентиментален. Бедное его
сердце хотело и было готово любить, как и всякое иное, но тяжелая жизнь с
детских лет, нужда и равнодушие людей научили его замыкаться в себе. То
была гордая, хотя горячая душа, всегда настороженная из страха, что ее
оттолкнут, если она первая обернется к кому-нибудь слишком дружески.
С минуту мы оставались одни, подавленные печалью. Быть может, то было
печальное предчувствие, потому что больше мы не увидели в живых нашего
бедного учителя. Ни сам он, ни мы не подозревали, что в груди его давно
уже гнездится зародыш смертельной болезни, от которой не было спасения.
Нужда, чрезмерное напряжение, лихорадочная работа над книгами, бессонные
ночи и голод ускорили развязку. Осенью, в начале октября, учитель наш умер
от чахотки. За гробом его шло лишь несколько товарищей, потому что еще не
кончились каникулы, и только бедная его мать, торговка, продававшая
освященные образки и восковые свечи возле доминиканского костела, громко
голосила по сыну, которого при жизни она часто не понимала, но, как всякая
мать, любила.


V

На другой день после нашей попойки прибыли лошади от старого Мирзы из

12345678910111213141516171819202122232425262728293031323334353637383940414243444546474849505152535455565758596061626364656667686970717273747576