"Роман Сенчин. Лед под ногами " - читать интересную книгу автора

долларов на пятьдесят-сто меньше. Может быть, потому, что привыкла к нему,
или, скорее, не была в курсе рыночных скачков...
В девять часов и примерно тридцать минут Чащин входил на станцию
"Варшавская", вставлял в щель турникета магнитную карту. Раздавалось
энергичное потрескивание, затем карта выскакивала из другой щели с отметкой
о дате прохода и числе оставшихся поездок.
Спускался на платформу, занимал привычное место в районе, где должен
был остановиться второй вагон от головы состава - по его наблюдениям, там
обычно бывало свободнее. Тревожно-бодряще звучал в динамиках голос дежурной
по станции: "Во избежание несчастных случаев отойдите от края платформы за
ограничительную линию!". Но люди толпились на краю - все спешили, всем очень
нужно было сесть в поезд. И Чащин, как только двери разъезжались, вминался в
тела за ними. Неохотно, неуступчиво, но молча, без возмущения, пассажиры
подавались, и Чащина тоже кто-то негрубо и уверенно толкал, вминал; люди
утрамбовывались, прижимали к груди сумки и кейсы, вытягивали полы своей
верхней одежды; двери захлопывались, поезд, натужно шикнув, трогался, быстро
разгонялся и уже летел по туннелю. Под днищем вагонов что-то звенькало и
скрежетало, за окнами завывало, как вьюга. Головы пассажиров покачивались, а
туловища оставались неподвижными, словно окаменевшими, - теснота держала
крепче самых надежных тисков.
После прошлогоднего взрыва между "Автозаводской" и "Павелецкой", когда
погибло сорок человек, некоторое время было тревожно - люди следили друг за
другом, оглядывали большие сумки, пытались держаться подальше от кавказцев.
Но потом вернулись в обычное полусонное состояние: дополнительное напряжение
выдерживать было очень сложно.
Чащин работал в самом симпатичном ему районе Москвы - на Пятницкой
улице. Вроде бы центр - Кремль видно, - но забытый теми, кто старается все
снести и перестроить, залить бетоном. Дома позапрошлого века стоят плотными
шеренгами, трогательно обшарпанные, запыленные; сохранились скверики и
дешевые, простенькие кафешки.
Впрочем, и пафосных мест тоже хватает.
Людей здесь никогда не бывает непроходимо много, как на Тверской или на
Новом Арбате, и часто, оглядевшись кругом, Чащин вспоминал услышанное в
детстве или в какой-то забытой, но страшно интересной книге прочитанное
таинственное слово: Замоскворечье. И эта таинственность сохранялась для него
до сих пор.
А еще этот очень московский район был дорог ему тем, что походил на
Питер - на Питер улицы Рубинштейна, Загородного проспекта, площади
Пяти Углов: и там, и здесь не было столичной парадности, чувствовалась
близость воды - в Питере Фонтанки, а в Москве
Водоотводного канала; и там, и здесь как-то органично перемежались
скученность застройки и пятачки крошечных сквериков, где можно свободно
вздохнуть... С Питером у него был связан небольшой, но яркий, наверное,
важнейший период жизни - конец юности, а с Москвой
- продолжительный, длящийся уже девятый год, сначала трудный,
хаотичный, но затем все более размеренный и надежный, - период взрослости.
Здесь у Чащина неплохая работа и спокойный отдых после нее, постепенно
пополняющийся счет в "Альфа-Банке"...
Минуту, когда выходил из метро "Новокузнецкая", оправляя после давки
пальто, проверяя, не сбился ли галстук, Чащин тоже ценил.