"Виталий Семин. Сто двадцать километров до железной дороги" - читать интересную книгу автора

неплохой, хотя и слабый человек, что жизнь сложна и что может в ней быть и
хорошее, и плохое, но все-таки она прекрасна.

4

С начала декабря я стал следить за прогнозами погоды. Будет мороз или
не будет, станет дорога к январю или не станет? О дороге говорили, как о
реке, которая должна замерзнуть. Как о чем-то крайне ненадежном и
непостоянном. Дорога плыла под дождями, она засасывала грузовики отчаянных
шоферов - ночью по заморозку прорвутся в райцентр, а потом ревут,
запутавшись в глине, наматывая дорогу на буксующие покрышки. Рев этих
бьющихся на дороге грузовиков, назойливый, надрывный, стал привычнейшим
осенним хуторским звуком.
Раза два принимался идти снег. Но он даже не достигал земли - сырость
его съедала. Воды в земле, на низенькой мхообразной траве, в самом воздухе
было так много, что, казалось, она разъедала даже резиновые сапоги. Во
всяком случае, носки и портянки мои всегда отсыревали. Отсыревали пальто и
шапка, и ученические тетради в моем портфеле, и одеяло, которым я
накрывался, и двери в классах тоже набухли и отсырели. И настроение у всех
тоже отсырело. В учительской меньше разговаривали, почти не спорили.
Директор мог теперь теребить меня, как угодно - я думал только о дороге:
станет - не станет. Я собирался на зимние каникулы съездить в город.
Директор не хотел меня отпускать, но высшее-то образование у меня не
закончено. Теперь я - заочник. Зимняя сессия.
К концу декабря мое напряжение достигло предела. На Куйбышевской ГЭС я
запомнил одного зэка из бригады электросварщиков. Не знаю даже, за что сидел
этот тщедушный малый, - год я на него не обращал внимания. А в тот день
обратил. Парень вышел на работу со всеми, но работать не стал. По его
подсчетам, это был последний день его отсидки, но где-то в старом лагере, из
которого его перевели на Куйбышевскую стройку, затерялись документы на шесть
месяцев зачетов. Документы запросили, ответ еще не пришел, и зэк должен был
со всеми идти на работу. На него было страшно смотреть. Он метался по
обогревалке, и казалось, что он, отсидевший уже пять лет, не выдержит и
одного лишнего дня.
Что-то похожее творилось и со мной. Я собирался жить и работать в
хуторе, я не собирался увольняться, но мне казалось, что, если дорога не
станет, если я не выберусь на каникулы в город, не передохну, я не выдержу
тишины и одиночества.
Двадцать шестого декабря начался большой снегопад. Снег падал густыми,
мокрыми хлопьями, но и эти тяжелые хлопья таяли как будто не на земле, а в
последних двадцати сантиметрах над ней. Однако постепенно снег стал
побеждать. Он таял уже на земле, оседал на траве. Ночью было слышно густое
шуршание - так сильно повалил снег. К утру земля сдалась. Она еще протаивала
сквозь толщу белого снега серыми и черными разводами, но и эти разводы
должны были скоро скрыться, если не повысится температура. Температура
понизилась. Двадцать восьмого декабря после уроков, в метель, я вышел из
хутора. Нет, дорога еще не стала. Напротив, она совсем исчезла. Сделалась
неразличимой под снежным покровом. Как-то ориентироваться в степи можно было
лишь по телеграфным столбам. Меня очень отговаривали в хуторе, советовали
подождать, но я не мог ждать. До Ровного я добирался почти весь день. Я