"Виталий Семин. Сто двадцать километров до железной дороги" - читать интересную книгу автора

После уроков я иду в учительскую и приношу туда на подошвах своих сапог
очередную порцию грязи - с начала осенних дождей полы в учительской и
классах покрыты толстым земляным слоем. Мы боремся с грязью. Перед порожками
лежат охапки жесткого курая - его каждый день приносят те, кому до школы
идти степью, - рядом с порожками врыты в землю железные скобы для очистки
сапог, но все бесполезно, грязь сильнее нас. В учительской я бросаю на стол
стопу тетрадей и включаю батарейный приемник. К этому времени на коротких
волнах уже можно поймать джаз. Я отыскиваю в пустоватом, слабо
потрескивающем эфире - в степи мало помех, нет электрических разрядов -
Софию или Анкару и несколько минут сижу, отдыхая. Батареи уже не первой
свежести, они то накапливают силу, и тогда музыка хорошо слышна, то садятся,
и тогда музыка удаляется, удаляется, уходит куда-то к себе - в Софию или
Анкару.
Потом я закуриваю и начинаю проверять тетради. Минут через пять
приходит директор: он видел из окна своей хаты, как я шел через дорогу в
учительскую. Директор приходит, чтобы посмотреть, включил ли я приемник. Он
не выносит, когда я его включаю. И дело не только в том, что он не любит
музыку. Ему неприятно, что я без спросу распоряжаюсь школьным имуществом.
Директору кажется, что это непорядок: ключи от учительской всегда в его
руках, его хата стоит рядом со школой, он за всем здесь смотрит, а вот я
включаю приемник без его разрешения.
Он уже дважды пытался запретить мне включать приемник.
- Андрей Николаевич, - сказал он мне с месяц тому назад, - приемник в
школе для того, чтобы слушать последние известия. И все. На музыку батарей
нам не хватит.
- Значит, что, Георгий Матвеевич, - ответил ему я ("значит, что" -
любимая мозоль директора, он каждую вторую фразу так начинает, и я его
невольно передразниваю), - возьмите у меня деньги, закажите новые батареи.
Так состоялся у нас первый, так сказать, частный разговор на эту тему.
Я скоро о нем забыл, а директор готовился его повторить...
В нашей маленькой школе всего шесть преподавателей. На каждой перемене
мы сходимся в учительской - шесть, понятно, не шестьдесят. И тем не менее на
собрания мы собираемся так же часто, как преподаватели четырехэтажной
городской школы. У нас свято блюдется очередность педсоветов,
производственных совещаний, профсоюзных собраний, комсомольских (математичка
Мария и учительница начальных классов Саша - комсомолки).
Наш директор любит заседать. На каждом новом собрании вдруг
обнаруживается, сколько замечаний он мог бы нам сделать "в рабочем порядке",
но не сделал - копил до педсовета. Он просто обожает слово, сказанное на
педсовете. Запротоколированное, оно кажется ему в тысячу раз значительнее.
На прошлом педсовете директор, как всегда, начал с долга и обязанностей
учителей, и я не сразу понял, что на этот раз заряд направлен в меня.
- Значит, что, - сказал директор, - государство дает учителю
сорокавосьмидневный отпуск. В остальное время года мы должны работать так,
чтобы у нас оставалось время только газеты просмотреть. А некоторые по три
книги в недолю меняют в школьной библиотеке, да еще не ленятся в библиотеку
при правлении заглянуть, да еще за книгами в Калинино сходить, а это пять
километров. И вот приемник...
Когда вас всего шестеро, "некоторые" звучит чрезвычайно конспиративно!
Так сказать, не называя фамилий. Но я не рассердился на директора. Я еще не