"Виталий Семин. Сто двадцать километров до железной дороги" - читать интересную книгу автора

какой-то хуторской основательности, с высоты каких-то хуторских знаний о
том, что такое настоящая жизнь, презирает меня за суету. Презирает
бессознательно, и все-таки...
Я уже разговаривал с его матерью.
- Ваш сын, - сказал я, - может остаться на третий год.
- Эге ж, - благожелательно кивнула мне мама Фисенко, - исхай посыдить:
вин еще маненький...
- Выйди из класса, Фисенко!
Охотно встает и выходит.
На перемене директор даст мне нагоняй: Андрей Николаевич, удаление из
класса - крайняя мера. "Собственно, мы к ней - значит, что? - не имеем права
прибегать. Сорок пять минут Фисенко ничего не делал, но слышал объяснения
нового материала..." И так далее.
Фисенко и в прошлом году не слушал объяснения нового материала, хотя в
прошлом году его не выгоняли из класса. Не слушать новый материал можно и
глядя в рот учителю. Мы с Фисенко это прекрасно знаем. Фисенко вообще многое
знает. Он умный парень, любит читать, он даже твердо знает, что ученье свет,
а неученье - тьма. Но ничего не может с собой поделать. Иногда, правда, и я,
и он сам в себе чувствует какую-то силу, которая могла бы все изменить, если
этой силе чем-нибудь помочь. Может быть, я помогу Фисенко своей ненавистью к
хуторской тишине, к тому непонятному обстоятельству, что вот уже лет десять
колхозники в колхозе ничего не зарабатывают, к многолетней привычке не то
что мириться с этим, а считать, что так оно есть, так и будет, к литературе,
в которой все так просто, так замечательно... По программе у меня нет таких
тем, но темы я сам себе нахожу. На каждом уроке я воюю, стоит мне только
зацепиться. И тогда я вижу, как загорается большинство глаз. Но все, но
большинство. Есть глаза, на которые мой энтузиазм действует усыпляюще.
Куйбышевская ГЭС? Це такэ! Реактивный самолет, телевизор? Це такэ! То есть
не представляющее настоящего интереса. Житейского, что ли, хуторского. Тогда
я атакую скептиков, стараюсь нащупать их уязвимые места. Нет у вас
энтузиазма, так, может у вас есть честолюбие, эгоизм, жадность, наконец,
черт возьми!
И я рассказываю, насколько интереснее, богаче хуторской жизнь в городе,
я соблазняю их городскими квартирами, кинотеатрами, асфальтом,
электричеством, я говорю им о Москве - сам я в ней был только проездом: ехал
в сорок пятом году из Кенигсберга на родину, ночевал на полу Курского
вокзала под окошечком касс, чтобы утром первым закомпостировать билет; о
великих стройках. Даже о том, сколько на свете есть сортов мороженого и
конфет (мои ученики обобщают все это богатство словом "солодке" да еще
"лампасия").
Вы скажите, что это маниловщина, что я просто сманиваю сельских жителей
в город, что они и так бегут в города. Бегут, да не потому, что их
сманивают. Мои ребята родились в хуторе за сто двадцать километров от
железной дороги, в захиревшем колхозе, ни разу в жизни дальше районного
центра не выезжали - когда я даю им диктант, в котором упоминается пароход
или паровоз, я приношу в класс рисунки и объясняю: "Вот нос, вот корма, вот
буфер, вот тендер", - но они имеют право на все, что так просто дается
ребятам, которым повезло родиться в Москве или Ленинграде. И я изо всех сил
добиваюсь, чтобы они почувствовали это. А если не почувствуют, какие же они
будут колхозники, какой же я учитель?