"Виталий Семин. Семеро в одном доме" - читать интересную книгу автора

дезертир! Правда, присягу они еще не принимали, но солдатами уже считались.
Его и тех, кто засыпался на экзаменах, направили из летного в
авиатехническое или авиапарашютное - не знаю уж, как оно называется, -
училище, а они - Женька и еще двое оторвиголов - на какой-то сибирской
станции пересели с поезда, идущего на восток, на поезд, идущий на запад.
Деньги им на дорогу товарищи собрали, но не столько, чтобы на билеты
хватило. Вот они и ехали полдороги в тамбурах, полдороги на крыше.

"Что же ты теперь будешь делать?" - спрашиваю. "Попрошу в военкомате
направление в другое училище. Буду еще раз сдавать". - "А там ты не мог
пересдать? Попросить начальство?" - "Муля, если бы ты там была, в пять минут
выплакала бы переэкзаменовку. У них там получился недобор". - "А чего ж ты
не выплакал?" - "Гордость не позволила".

Так пренебрежительно говорит: "Ты бы выплакала, а мне гордость не
позволила".

Бросила я Ирку, поехала с ним в город. Он пошел в военкомат, а там у
него документы забрали и говорят: "Никаких направлений мы тебе не дадим.
Судить тебя за дезертирство будем". Он пришел домой: "Готовь, Муля, торбу,
суши сухари". Я - в военкомат. Говорю секретарше: "Я такая-то, хочу
поговорить с военкомом". Она пошла в кабинет, возвращается: "Его нет". Грубо
мне так говорит: "Его нет". - "Как нет?" А я его, Витя, и в лицо знаю, и по
голосу могу узнать. Я ж его со времени войны помню, когда приходила к нему
узнавать, как погиб Коля, и когда Женьке путевку добывала в санаторную
школу, пенсию на детей оформляла. "У него нет времени". - "Пусть найдет".
Тут выходит сам военком - услышал, как я кричу. "Мне не о чем разговаривать
с матерью дезертира". - "С матерью дезертира не о чем, а с женой погибшего
на фронте есть о чем?"

А мы с ним, Витя, уже не в первый раз ругались. В сорок четвертом
топить в хате было нечем, я к нему за ходатайством для угольного склада
ходила. Так с просьбой к нему лучше не приходи - за человека не считает!
Морду воротит, "тыкает"... А я ему тоже, а он еще грубее. "Ты, спрашиваю,
где был, когда моего мужа убили? Морду отъедал в военкомате? Ты кого
собираешься судить, на ком политический капитал зарабатываешь, бдительность
свою проявляешь? Ты его кормил в сорок первом, ты его от голодной смерти
спасал, что теперь судить собираешься?" Пошла я на него, а он только
отмахивается. Офицеры из других комнат выглядывать стали, женщины какие-то.
А я их не боюсь, кричу свое... Может быть, Женьку и посадили бы, да время
уже менялось, кончался пятьдесят четвертый год. Добилась я своего. Военком
обещал подумать. Потом сказал: "Пусть на свой страх и риск и за свои деньги
едет на Украину, там завтра-послезавтра начнутся экзамены для
дополнительного набора. А мы документы подошлем".

Купила я Женьке билет, немного денег дала. Говорю ему: "Это Иркины
деньги; на обратную дорогу тебе у меня нет. Чтобы больше обратно не
приезжал". Опять проводила его на вокзал. Уехал он, а через два дня
присылает телеграмму: "Муля, пусть строчно высылают документы". Я побежала в
военкомат: "Выслали документы Конюхова?" - "Нет". - "Вы ж обещали