"Юлиан Семенов. Горение (Фрагмент романа-хроники)" - читать интересную книгу автора

Филипповским>; как на грех, в это время Медников лежал с простудою, и
рапортички попали Герасимову; тот вызвал старого филера на <дружескую
беседу>, угостил рюмкой хереса и поинтересовался, отчего человека,
подозреваемого в терроре, он называет <нашим>.
- Да, господи, - сияя глазами, отрапортовал филер, - мне ж его еще
три года назад в Москве Евстратий Павлович Медников показал. В булочной
Филиппова это было, оттого мы его и обозвали <Филипповским>. Самый, сказал
тогда Евстратий Павлович, ценный сотрудник охраны, страх и гроза, умница и
прохиндей...
Такая кличка никем ни разу в охране не произносилась. Герасимов
отправился в департамент полиции, к Рачковскому. Тот, хоть и формально,
числился начальником секретной части, несмотря на то, что проводил все дни
в приемной Трепова.
Выслушав вопрос Герасимова, пожал плечами, отошел к сейфу, где
хранились имена <коронной> агентуры, принес на стол американские
картотеки, предложил шефу охраны самому посмотреть все формуляры,
недоумевал, откуда мог появиться этот самый <Филипповский>: <Скорее всего
фантазия филера, они к старости все фантазеры; у меня, увы, сейчас нет
никого, кто бы имел выходы на террор, я ж все больше чистой политикой
занимаюсь, Александр Васильевич...>
Герасимов выразил благодарственное удовлетворение ответом <старшего
друга>, но, вернувшись к себе, повелел Филипповского схватить при первой
же возможности; когда ему возразили, что это может провалить всю операцию
по слежению за группой террористов, ответил:
- Не надо учить ученого. А коли решитесь жаловаться, сверну в бараний
рог, ибо выполняю личное указание министра.
Личного указания не было; никто, даже Трепов, обо всем этом не знал;
Филипповского подстерегли, сунули в закрытый экипаж и доставили в кабинет
Герасимова.
Азеф, сдерживая ярость, протянул Герасимову паспорт:
- Меня знают в свете, я инженер Черкес, если я не буду освобожден,
завтра же Петербург прочтет в повременной печати о по лицейском произволе,
который был возможен лишь до манифеста, дарованного нам государем! Кто-то
хочет бросить тень на монарха и тех, кто стоит с ним рядом во имя святого
дела обновления России.
Ярился он долго, минут двадцать, Герасимов сидел за столом,
отодвинувшись в тень так, чтобы свет бронзовой настольной лампы под
большим зеленым абажуром не освещал лица. Дав арестованному пошуметь,
тихо, чуть не шепотом спросил:
- Скажите, а работа в качестве секретного агента тайной полиции никак
не бросает тень на священную особу монарха, ратующего за обновление
России?
Азеф на какое-то мгновение опешил, потом поднялся во весь свой
громадный рост:
- Да вы о чем?! Мне?! Такое?!
- Именно. Но в развитие нынешнего демократического эксперимента я даю
вам право ответить мне <да> или <нет>.
- Нет! Нет! И еще раз нет!
- Ваш ответ меня удовлетворяет, несмотря на то, что он лжив. Я никуда
не тороплюсь, комната вам здесь приготовлена, отправляйтесь туда,