"Юлиан Семенов. Горение (Фрагмент романа-хроники)" - читать интересную книгу автора

посидите, подумайте и, когда решите говорить со мною начистоту, дайте
знать... Пока еще я готов к продолжению беседы с вами.
...Через два дня Азеф попросился, к Герасимову:
- Да, я был агентом департамента полиции. Готов рассказать обо всем
вполне откровенно, но лишь при одном условии: я хочу, чтобы при нашей
беседе присутствовал мой непосредственный начальник.
- А кто это, позвольте полюбопытствовать?
- Петр Иванович Рачковский.
Герасимов медленно, картинным жестом снял трубку телефонного
аппарата, сказал барышне номер, приложил рожок к своим чувственным,
несколько даже женственным губам и сказал, чуть посмеиваясь:
- Петр Иванович, слава богу, тут задержали этого самого
Филипповского, о котором я вас спрашивал, а вы ответствовали, что он вам
совершеннейшим образом неизвестен. И, представьте, он принес устное
заявление, что прекрасно знаком и, более того, служил под вашим началом,
освещая социал-революционеров.
- Да быть того не может, Александр Васильевич, - с подкупающей
искренностью ответствовал Рачковский. - Какой же это Филипповский!? Прямо
ума не приложу, вот ведь беда! Какой хоть он из себя? Вы-то его уже видели
самолично?
- Так он напротив меня сидит, как не видеть, - сказал Герасимов,
дружески улыбнувшись Азефу. - Только он отказывается со мною беседовать,
коли вы не придете, - как-никак непосредственный многолетний
руководитель...
- Он здоровый такой, да? - спросил Рачковский. - Губищи, как у негра,
и глаз маслиной?
- Ну, губы у него вовсе не негритянские, - ответил Герасимов и сразу
же заметил в глазах Азефа такую глубокую, яростную и униженную ненависть,
какую редко видел в жизни.
Когда Рачковский приехал к Герасимову и засеменил было к Азефу, тот
поднялся во весь свой огромный рост, руки ему не подал и закричал:
- Сучье вымя! Я твою маму видел в белых тапочках! Ну, долбанный
мышонок, сын...
Такой матерщины Герасимов в своей жизни не слышал ни разу; приехав в
Петербург, он со свойственной ему тщательностью знакомился с городом,
побывал, конечно же, и в трущобах на Калашниковской набережной, но даже
там, среди босяков и продажных девок, ему не доводилось слышать извержения
вдохновенной брани, свидетелем которой он стал.
- Неблагодарный мелкий чинодрал! - продолжал буйствовать Азеф. - Вы
делали на мне карьеру! Моя информация докладывалась в Сферы! За вашей
подписью! А потом вы бросили меня - революции и все такое прочее! Без
денег! Без инструкций! Ни на одно мое письмо не ответили! И чтобы не
сдохнуть с голода, я именно по вашей милости связался с бомбистами! Да,
да, это я ставлю акт против Дурново! Я писал вам, предупреждал добром, что
необходимы помощь и поддержка, объяснял ситуацию, говорил, что все может
кончиться! А вы?!
Рачкивский стремительно глянул на Герасимова, сохранявшего
отстраненную невозмутимость, с ужасом подумал о том, в какой мере этот
харьковский провинциал вник в затаенный смысл происходящего, и чуть что не
взмолился: