"Юлиан Семенов. Горение (Фрагмент романа-хроники)" - читать интересную книгу автора

пледе, накинутом поверх длинного, старой моды, сюртука; воротник его был
до того высоким что, казалось, держал шею, насильственно ее вытягивая.
- Добрый день, милостивый государь. - Дзержинский чуть поклонился
старику. - Я хочу поставить вас в известность: как журналист, я обязан
сделать все, чтобы вашу лавку обходили стороною мало-мальски пристойные
люди. Я не злоупотребляю пером, согласитесь, это оружие страшнее пушки, но
сейчас я был бы бесчестным человеком, не сделав этого...
- Заранее простите меня, - сказал старик, - хотя я не знаю, чем
вызвал ваш гнев... Понятно, во всех случаях визитер прав, а хозяин нет, но
объясните, что произошло?
- Пусть это сделает ваш служащий, - ответил Дзержинский и медленно
пошел к двери.
Приказчик молча бухнулся на колени, а потом, тонко взвизгнув, начал
хватать хозяина за руку, чтобы поцеловать ее:
- Да, господи, Иван Яковлевич, бес попутал! Оне просили карандаши
заточить! А я ответил, чтоб сами это дома сделали...
- Милостивый государь, - остановил Дзержинского старик, - позвольте
мне покорнейше отточить вам карандаши. Право, не оттого, что я боюсь
бойкота моей лавки, я обязан это сделать. - Он брезгливо выдернул свою
руку из толстых пальцев приказчика. - Однако, полагаю, вас огорчил не
только безнравственный отказ этого человека... Я допускаю, что он, -
старик кивнул на по-прежнему стоявшего на коленях приказчика, - вполне мог
сказать нечто, задевшее ваши национальные чувства, не правда ли?
- Верно, - согласился Дзержинский. - Тогда отчего же, зная это, вы
держите такого служащего?
- Посоветуйте другого, на тот же оклад содержания, - буду премного
благодарен...
- Иван Яковлевич, отец родимый, - взмолился приказчик, - простите за
ради Христа темного сироту! Все ж про поляков так говорят, ну я и
повторил, винюся, не лишайте места!
- А кто это <все>? - поинтересовался Дзержинский. - В <Союзе Русского
народа>? Вы их сходки посещаете?
- Так ведь они за успокоение говорят, чтоб смута поскорей кончилась!
- Боже мой, боже мой, - вздохнул старик, начав затачивать карандаши,
- какой это ужас, милостивый государь: темнота и доверчивая тупость...
Неграмотные люди повторяют все, что им вдалбливают одержимые фанатики...
Судить надо не его, а тех образованных, казалось бы, людей, которые учат
их мерзости: во всех наших горестях, видите ли, виноват кто угодно, только
не мы, русские... А ведь мы кругом виноваты, мы! <Страна рабов, страна
господ>... Ах, было б поболее господ, а то ведь рабы, кругом рабы... Вот,
извольте, я заточил карандаши. - Старик подвинул Дзержинскому семь
<фарберов> и начал медленно подниматься по скрипучей лесенке. Остановился,
стараясь унять одышку, и улыбнулся какой-то отрешенной улыбкой. - Между
прочим, в этом доме у моего деда Ивана Ивановича Лилина обычно покупал
перья ваш великий соотечественник пан Адам Мицкевич...


В час дня в здании окружного суда, что на Литейном, при огромном
скоплении зевак на улице (в помещение не пустили жандармы) начался процесс
над членами распущенной первой Думы...