"Юлиан Семенович Семенов. Пароль не нужен. (Штирлиц, 1921-1922)" - читать интересную книгу автора

- Вижу. Пыль.
- Счастливый вы человек.
- Совершенно справедливо изволили заметить. Без домыслов жить - таков
главный секрет счастливого времяпрепровождения на планете.
- Что вы считаете <домыслами>?
- Многое. Обиду, сострадание, рассуждения о том, кто и как оценит
деяние, жалость, наивные понятия о порядочности, - все это чудовищно
нелепо и глупо. И главное, никому не нужно,
- Вам надо проповедовать свою веру, - сказал Ванюшин. - Она очень
рациональна, ее многие примут, особенно слабые и жалостливые люди. На кой
черт вам политика?
- А интересно. Признаюсь доверительно: мы все капельку дети, мы
обожаем играть в цацки. Прямой провод, охранник во второй машине, ночные
совещания с парламентским меньшинством, тосты на приемах, двусмысленности
в беседах с послами... У меня иногда ладони чешутся от счастья. Мы с
братом купцы, а торговля в нашей богом проклятой стране считается позором.
Разве нет? Вы и старались в этом убедить мужика, вы, литераторы
российские, правдолюбцы, которых победивший пролетариат, озверев, коленом
под зад и к чертовой матери выгнал! А вот мы с братом, русские купцы,
заправляем судьбами империи! Здорово, черт возьми! Я иногда ночью
проснусь, себя щиплю, щиплю, все думаю - сон у меня затянулся, аж по спине
озноб ползет - сейчас кончится.
Меркулов выпил немного коньяку, понюхал маслину, съел кусок черного
хлеба, улыбнулся открытой и доброй улыбкой веселого, преуспевающего
человека.
- Поймите, дорогой мой писатель, в политике - как в любви. Когда
мужчина добивается замужней женщины, он наивно убежден, что, отбив ее,
будет ей ближе и понятней. Понимаете мою мысль?
- Не понимаю.
- А я уж и сам перестал понимать. Хотел позанятней разъяснить. У нас
занятность в человецех писателями ценится пуще добропорядочности. Возьмете
и книжечку про меня маранете. Пусть даже подлецом изругаете, важно, чтоб
след остался о человеке - рисованный или печатный, не важно, - тогда не
страшно жить, дубликат останется в случае кончины. Я смерти боюсь, оттого
так часто снимаюсь в американской кинохронике - чтоб только остаться на
земле. Хоть плоским, а все равно двигаюсь. А смерть - она неподвижна.
- Любопытный вы человечина, министр. Прет из вас самобытность. На кой
черт вам сдалась эта самая политика - не пойму? Грязь ведь это.
- А вы что, свое дело считаете чистеньким? - вдруг трезво, с издевкой
спросил Меркулов. - Вы тоже в дерьме по уши, и кровушки в оное дерьмо
вкраплено весьма обильно.
- Послушайте, а что, правду болтают, будто вы заключили с японцами
сделку на продажу древесины?
- Правду.
- Выгодно?
- Весьма.
- А деньги почему сюда не переводите, а оставляете в Токио?
- Бог его знает. Тут все зыбко, хоть и побеждаем. Как на трясине
стоим. Поэтому брат и мечтает дать такие идеи, которые захватят народ.
Умница Спиридон, а иногда вдруг такую блажь завернет - спасу нет.