"Геннадий Семенихин. Пани Ирена" - читать интересную книгу автора

детдомовцами. Сворачивая из грубой оберточной бумаги козью ножку, негромким
сиплым баском спросил:
- Большаков Алексей Павлович - твой, что ли, дядя?
- Мой, - весь встрепенулся Витя. - Он на Магнитке инженером. О нем даже
в "Правде" один раз писали. Только я об этом никому не стал рассказывать,
Иван Степанович, чтобы за хвастуна не посчитали. Он меня летом к себе на
житье заберет.
- Не заберет, - отрезал Иван Степанович. - Не заберет, не жди.
- Почему? - зябко передернув плечами, спросил тогда Виктор.
Директор положил ему на затылок тяжелую руку с толстыми, в желтых
подпалинах от табака пальцами.
- Умер твой дядя...
Он вышел тогда от директора, словно чем-то придавленный, полез в карман
за платком, чтобы высморкаться, и выронил часы. И они сразу разбились от
одного удара об асфальт, часы швейцарской фирмы "Омега". А вот эти,
самолетные, идут. На них уже 23.57. Это как раз та минута, когда "голубая
девятка" должна заходить на родной аэродром. Вероятно, там ждут не дождутся
зажечь электрическое посадочное "Т". Полковник Саврасов бегает с ракетницей
по летному полю, срывая зло, кричит на всех попавшихся ему под руку, потому
что уже угадал верным чутьем старого, видавшего виды воздушного волка, что
не будет сегодня "голубой девятки". Ни сегодня, ни завтра, ни в другие дни.
Виктор попробовал привязные ремни - в порядке. Он поднял руку и
отстегнул металлическую застежку. Затем также осторожно, все еще не веря,
что жив, освободил на ногах и на груди парашютные лямки.
За кабиной темно. Глухо шумел потревоженный стылым ночным ветром лес.
Ни одного огонька, и тысячи шорохов. Он осторожно попытался привстать:
получилось. Чтобы открыть фонарь, не требовалось больших усилий - на
"голубой девятке" был очень хорошо отлажен замок фонаря. Виктор дотянулся до
него, но вдруг от правой ступни и до самого плеча обожгла острая боль, и он
сильно сжал губы, едва удержавшись от стона, плюхнулся на сиденье. Холодные
капли пота осыпали ему лоб, стало жарко. Он сорвал с головы шлемофон и снова
убедился, что руки ему хорошо повинуются. Откинул голову, несколько минут,
пока не утихла боль, глотал настой кабинного воздуха, пропитанного
бензиновыми парами, запахами металла и нитролака. Душно было от этого
воздуха, мутило. Нет, ему нельзя было бездействовать. Где он, что с
экипажем? Закусив губы, чтобы не закричать от боли, он сделал новую попытку
привстать, опираясь на этот раз только на левую ступню, а правую держа на
весу. Боль не возвратилась. Только тяжелела правая нога и горячо было в
меховом унте, вероятно, рана продолжала понемногу кровоточить. Быстрый
щелчок, и крышка фонаря с легким скрипом заскользила в пазах. Прохладный
воздух ворвался в кабину, разогнал душный запах бензина, плеснулся в лицо. И
как-то полегчало Большакову. Он опять привстал и осторожно выглянул за борт
кабины. Первое, что он увидел, были белые даже в потемках сломы веток,
душисто пахнущие смолой, несколько сваленных сосен и широкое изуродованное
крыло самолета, валявшееся примерно в десяти метрах от кабины. "По частям
падали", - вздохнул капитан.
Сама кабина, словно большая личинка, лежала прямо на земле, а позади от
нее темнела отвалившаяся при падении хвостовая часть с кабинами стрелков.
"Надо скорее к ним, к экипажу", - прошептал Виктор и лихорадочно
забеспокоился. Первым делом он вытащил из специального гнезда в пилотском