"Геннадий Семенихин. Пани Ирена" - читать интересную книгу автора

равно продолжал двумя руками держаться за баранку, чувствуя, что пальцы
судорожно прикипают к ней. В страшном напряжении, полузакрыв глаза, он вел
отсчет: раз, два, три, четыре, пять... десять... двадцать... А машину несло
и несло вниз, и косо, угрюмой тенью приближалась она к верхушкам леса. Сухой
треск Виктор услыхал при счете сто двадцать. Но это еще не было то самое
страшное, чего он ожидал. Он еще успел досчитать до десяти, после того как
щитки самолета первыми царапнули по острым елям.
Когда он произнес "сто тридцать", он увидел совсем близко от себя
клонившиеся от ветра ветви и оглушительный грохот наполнил уши. Виктору
показалось, будто это не самолет, а он сам переломился надвое. Его рвануло
вперед, навстречу приборной доске и пушечному прицелу, но ремни удержали, он
безвольно повис на них, а в следующую секунду спиной вдавился в жесткую
бронированную спинку сиденья. Пол кабины с педалями, линиями заклепок,
узлами крепления встал над его головой, заслоняя ночное осеннее небо.
Второго удара и грохота отвалившихся крыльев он уже не слышал. Тишина
придавила его к земле, наводняя холодной тоской меркнущее сознание.
"Земля, родная, принимай", - успел только подумать Виктор Большаков, и
тишина, плотная, как покров этой опасной ночи, обволокла его тело, делая
безвольным каждый мускул.
Вероятно, он пришел в сознание очень скоро. Это было странно, но он
сидел в своей кабине, и над его головой, на положенной высоте, целым и
неповрежденным был все тот же стеклянный фонарь из толстого непробиваемого
зенитными осколками плексигласа. На приборной доске были разбиты указатель
скорости и бензочасы. Откуда-то сочилось масло. Стрелка высотомера стояла
точно на нуле. Едва слышно шептали часы несложный мотивчик своей
однообразной жизни. "Странная штука часы, - подумал Виктор, - самолет
треснулся, что было силы, а они идут, как ни в чем не бывало. А вот мои,
карманные, те, что дядя Леша привез в детдом, раз только на тротуар
асфальтовый выпали и - вдребезги".
Он вдруг вспомнил дядю Лешу, младшего отцова брата. Когда Виктор учился
в шестом классе, к ним в интернат приехал худощавый блондин в буденовке со
споротой звездой, что было верным признаком недавнего ухода из армии в
запас. Короткая кожаная курточка и новые сапоги заманчиво скрипели. Дядя
Леша долго водил его в тот день по самым лучшим городским магазинам, но
тогда все было по карточкам, и только в одном коммерческом кафе дяде удалось
за дорогую цену накормить племянника галетами из кукурузной муки и напоить
невкусным фруктовым чаем. Голодный, как волчонок, Виктор с жадностью
истреблял галеты, так что у него беспрерывно двигались уши и острый кадык.
Хлебая горячий чай, тонко тянул:
- Дядь Леш, ты теперь где?
- На Магнитке инженером-монтажником, - улыбаясь всем своим красным
обветренным лицом, "отвечал ему дядя. - Я туда прямо из армии, по путевке
Цека. Там, брат ты мой, такое дело варганится. Вот подожди, обживусь
немного, обязательно к себе заберу. Если даже и женюсь, все равно заберу.
В тот день он купил племяннику карманные часы с блестящей посеребренной
крышкой. Усмехаясь, сказал:
- Ты смотри с ними поосторожнее. Все-таки лучшая швейцарская фирма -
"Омега".
И уехал. А весной как-то Виктора вызвал к себе директор интерната,
усатый, пахнущий махоркой, Иван Степанович, человек добрый, уважаемый всеми