"Геннадий Семенихин. Пани Ирена" - читать интересную книгу автора

что Виктор установил самый маленький угол планирования. Под ними густые
массивы леса. Он знал, что в этом районе нет ни рокадных, ни магистральных
шоссейных и железных дорог, что большие города отсюда находятся в стороне, и
это наполняло его уверенностью. "Если бы полянку. Полянку или перелесок. Я
бы на них как-нибудь плюхнулся".
Большаков напряженно покрутил головой и осмотрелся. И справа, и слева,
и впереди, насколько хватало глаз, линия горизонта была темна, ее не
пробивал ни один огонек. Ни один прожектор не колыхнулся над землей, ни одна
трасса "эрликона" не ощупала небо, ни одна сигнальная ракета не взвилась над
лесом. Вероятно, фашистам и в голову не могло прийти, что советский самолет,
обрушивший дерзкий удар по самому центру Познани, получив повреждения,
повернет не на восток, а на запад. Теперь же в мрачной пучине неба
обнаружить бомбардировщик с выключенными моторами было просто невозможно. Он
снижался, нависая над землей большой горестной тенью. "Слишком быстро падает
высота", - подумал Большаков и поймал себя на мысли, что ему очень хочется,
чтобы это снижение продолжалось как можно дольше, отдаляя трагическую
встречу с землей. "Отставить, - грубо оборвал он себя, - под тобою лес, а не
река с кисельными берегами. Не до размышлений".
Он уже хорошо различал близкую колеблющуюся поверхность леса. На часах
было 23.17. Именно в эти минуты, после прохода линии фронта, он должен был
обнаружить себя в эфире и доложить на аэродром, что задание выполнено. А
вместо этого...
Стрелка высотомера показывала уже восемьсот. Она была безжалостной, эта
стрелка, все ползла и ползла к нулю. Боковой ветер чуть встряхнул самолет.
Виктор утопил ногой правую педаль и едва не вскрикнул от боли. "Почему это
болит ступня, если рана под коленкой?"
- Володя! - окликнул он штурмана. - Потуже привяжись, сажаю.
Лес шумел под крыльями снижающегося бомбардировщика. Большаков это
скорее чувствовал, чем слышал. Пятьсот метров высоты, четыреста... двести...
Будь сейчас день, он бы хоть видел землю и мог бы все же дотянуть до
какой-нибудь полянки и опуститься там. Но сейчас темень скрывала все внизу,
и от этого та самая земля, по которой он ходил около двадцати четырех лет,
была ожидающе страшной. Он почувствовал неприятную сухость во рту и,
уменьшая угол планирования, все отдалял и отдалял встречу с ней. Зоркие
глаза искали площадку, пригодную для посадки, но на многие километры окрест
тянулись верхушки деревьев, и ни одного гектара земли, свободного от леса,
не было видно во мраке. А как он был нужен, этот гектар!
Виктор для чего-то расстегнул под своим крутым подбородком ремешок
шлемофона. Казалось, именно из-за него было трудно дышать. Сто метров
отделяли его от леса, и он только теперь, как воин, сражавшийся с
окружившими его врагами до последнего патрона, с безысходной тоской понял:
придется сажать на лес, иного выхода нет. Он включил все пожарные краны,
выпустил щитки, стараясь предельно погасить посадочную скорость, погасить ее
так, чтобы тяжелая "голубая девятка" бессильно упала на верхушки деревьев и
удар этот пришелся бы равномерно и па фюзеляж, и на широкие крылья,
способные в какой-то мере его ослабить, самортизировать. Это уже было скорее
не планирование, а парашютирование. Безжизненная "голубая девятка" падала на
лес, как парашютист, над головой которого не раскрылся спасительный купол.
Большаков все уже сделал, что мог и может на своем веку. Самые точные, самые
филигранные движения педалей ничего не могли сейчас изменить. Но он все