"Геннадий Семенихин. Пани Ирена" - читать интересную книгу автора

взгляд налево и в разрывах облаков увидел желтые песчаные отмели. Нет, это
можно было догадаться только, что они желтые. Сейчас при безжизненном
ракетном свете войны было видно, как жадными острыми языками влизываются они
в темную гладь реки. Висла, широкая и тихая, почти прямая в этом месте, с
высоты казалась недвижимой. Ни одного баркаса не было па ее поверхности.
Лишь тонкие трассы фланкирующих пулеметов секли воздух над самой водой.
"Вислу воспевали, называли красавицей, - горько усмехнулся Виктор, -
чего же тут красивого в этих желтых плесах и желтых пулях над ними". И ему
вдруг стало горько и больно оттого, что он так долго воюет. Сто тринадцать
раз пересекал он линию фронта, и какая разница, в каких широтах? Сто
тринадцать раз имел дело с зенитками, а иногда и "мессершмиттами", сто
тринадцать раз напрягал волю, а нервы заставлял становиться бесчувственными.
Сколько же придется еще?!
У Большакова было свое собственное отношение к войне. Он прекрасно
понимал, что в ее большом водовороте он всего лишь затерянная, маленькая
песчинка, что сила каждой из воюющих сторон: с одной стороны - его Родины, а
с другой - мрачной фашистской Германии - состоит из миллионов таких
песчинок, но все-таки считал судьбу свою одной из самых трудных солдатских
судеб.
Круглый сирота, Виктор за месяц до войны в одном из сочинских
санаториев повстречал повзрослевшую школьную подругу Аллочку Щетинину и
женился на ней. На рассвете 22 июня он был вызван в полк по тревоге п в тот
же день уехал на фронт, провожаемый тихой, беленькой, заплаканной Аллочкой.
Почти в беспамятстве целовала она его горькими, пахнущими мятой губами и
жалобно шептала, закрывая глаза:
- Как все это страшно, Витюша, как страшно. А что будет, если я стану к
тому же и матерью?
Его огорчила тогда эта новость. Он, постоянно мечтавший о ребенке,
говоривший о нем в короткие ночи их жадной молодой любви десятки и сотни
раз, вдруг расстроился от одной мысли, что Алла будет ожидать родов одна,
что эти недолгие торопливые их ласки были, может, последними в его жизни. А
потом, весной сорок второго года, он получил из далекого волжского города
простенькую фотографию, где была похудевшая печальная Аллочка и двухмесячный
их сын Сережка у нее на руках, с раскрытым, пухлым, как у всех младенцев,
ртом и темными пуговичками удивленных глаз. Далеко не все однополчане знали
о его женитьбе, и вряд ли кто мог предполагать, что этот немного хмурый с
виду и малость заносчивый капитан едва не плачет по ночам, целуя фотографию
и воскрешая в памяти короткие ночи своей первой большой любви. И Виктору
всегда казалось, что его солдатская судьба, пожалуй, одна из самых горьких.
- Душу мне война растоптала, - произнес он вполголоса, - по самому телу
прошла.
Темная Висла, временами озаряемая вспышками орудий, бьющих с левого и
правого берега, уплыла под крыло, и Володя Алехин скупо передал:
- Командир, нас обстреливают зенитки. Заткнуть им глотку ФАБом?
- Потерпи, штурман, не стоит размениваться на мелочи.
За толстым бронированным стеклом пилотской кабины ночь и линия фронта в
огневых разрывах. Впереди и справа темень прорезали три яркие вспышки. Клубы
огня на мгновение озадачили капитана, но он тотчас же заставил тяжелый
корабль чуть снизиться и накрениться в сторону разрывов. Вероятно, он это
сделал вовремя, потому что следующий черный клубок остался уже слева.