"Геннадий Александрович Семенихин. Послесловие к подвигу (повесть, про войну)" - читать интересную книгу автораподаяние. Я не прошу, а требую.
Знаете, в чем заключается моя обязанность летчикаистребителя? - Просветите, - пожал плечами Коваленко и снова певнул. - В том, чтобы с каждым проведенным воздушным боем сокращать на какое-то количество единиц самолетный парк Геринга и его кадры. - Допустим. - А знаете, в чем ваша обязанность хирурга военного госпиталя? - Очевидно, нет, - снова захлебнулся Коваленко хриплым смехом. - Конечно, нет, - сверкнул на него глазами Нырко. - Ибо если бы знали, то не разговаривали бы в таком ключе. У вас одна обязанность - вернуть меня в кабину истребителя во что бы то ни стаю! - Майор ударил кулаком по матрасу, так что сетка взвизгнула. - Представьте на минуту наш огромный советско-германский фронт от Черного и до Баренцева моря, как иногда пишется в сводках Совинформбюро. Представьте сотни госпиталей и сотни летчиков, которые ежедневно попадают на такие вот больничные койки. Так разве есть среди них хотя бы один, который не мечтал о новых боевых полетах и о том непередаваемом ощущении, которое рождается, когда ты видишь, как падает на землю сбитый тобою вражеский самолет? Какое же вы имеете право лишать меня надежды? Нырко умолк и только теперь заметил, что хирург, оставаясь сидеть в той же позе и продолжая упираться широкими ладонями в свои колени, спал. Взрыв громкого храпа огласил комнату. "Черт побери! - с гневом про себя подумал Нырко. - Издевается, что ли? Я ему о самом сокровенном, а он храпит!" Нырко покашлял. Коваленко вздрогнул и раскрыл светлые глаза. - Вот черт! Прости меня, майор. Сон сморил. Зияешь, что я первым делом спать без просыпу буду. Видишь, какая у меня простая мечта в отличие от твоей. Он внимательно вгляделся в черные глаза летчика, и на секунду ему показалось, будто в этих глазах блеснули слезы. Хирург терпеть не мог, когда в его присутствии начинали плакать. Встав со стула, он сделал два шага к двери, потом обернулся и выпрямился. - Ну, знаете ли, - холодно сказал он, - в вашем возрасте - и слезы... Это стыдно, молодой человек. Но вдруг увидел, что израненный летчик вовсе и не собирался заплакать. И хирургу самому стало стыдно, что он мог заподозрить майора в этом. То, что Нырко о своем желании вернуться на боевую работу говорил со злостью, что в его голосе не было никакой мольбы, как-то необычно подействовало на Коваленко. Было что-то особенное в этом черноглазом молодом парне, чего он, главный хирург, не замечал в других, хотя за свою жизнь повидал сотни людей, в судьбу которых ему приходилось вмешиваться. С теми все было проще и яснее. Выслушав его прямые доводы, больные либо впадали в уныние, либо по нескольку раз переспрашивали о своей судьбе, в надежде, что хирург как-то смягчит сказанное накануне, произнесет слова совсем противоположные тем, что говорит сначала. А этот не заглядывал ему в глаза. Он разгневанно требовал, и только. И в душе у Андрея Ивановича пробудился какой-то новый голос, шевельнулось далекое, еще неосознанное чувство уважения к этому крепко сложенному, искалеченному войной человеку, горько подумалось: "Черт побери! Режу, режу, в тело человеческое заглядываю, а в душу хоть когда |
|
|