"Мария Семенова. Истовик-камень (Волкодав - 0)" - читать интересную книгу автора

господин...
Тарким безуспешно попробовал напустить на себя строгость:
- Прощу, если правдиво расскажешь, что о тобой приключилось.
- Вчера, - всхлипнул Каттай, - ничтожный раб сильно стёр ноги, мой
господин. Раб устал и крепко заснул под кустом. Он не слышал, как караван
отправился в путь. Когда раб проснулся, вокруг никого не было, а солнце
уже клонилось к закату...
Его с детства приучили к тому, что в присутствии хозяина раб не должен
говорить о себе "я": это привилегия свободного человека, право, которое
предки Каттая утратили давным-давно.
Тарким отхлебнул чаю:
- И ты побежал меня догонять?
- Да, мой милостивый господин... В эту ночь, один-одинёшенек на лесной
дороге, Каттай ничего так не хотел, как вновь оказаться в караване
хозяина. И вот это сбылось, и немедленно навалился новый страх, страх
наказания. Нерадивых рабов, слишком крепко засыпающих под кустами, по
головке не гладят. А если поведение Каттая будет истолковано как попытка
побега, прекращённая из-за боязни погибнуть в незнакомых местах?..
Хорошо было лишь то, что кончилась неизвестность, кончился этот бег
навстречу неведомому. Теперь только выслушать приговор господина - и
принять свою судьбу, какой бы она ни была.
Но Тарким не первый год торговал невольниками и, конечно, видел мальчишку
насквозь. Он отпил ещё чаю и велел:
- Разуйся и покажи мне ноги. Каттай неверными движениями распутал завязки
сапожек, когда-то нарядных, а теперь до такой степени забитых пылью, что
невозможно было разобрать даже их цвет. Эти сапожки на прощание подарила
ему мать. "Служи верно и преданно, куда бы ты ни попал, - говорила она. -
Раб, зиждущий честь господина, будет вознаграждён от Богов..." Босые
ступни Каттая являли самое жалкое зрелище. Их сплошь покрывали волдыри,
большей частью лопнувшие и запёкшиеся кроваво-грязными корками. Пот и
сукровица пропитали кожу сапог, растворив краску, и она перешла на
человеческое тело, украсив природную смуглость бурыми полосами.
- Почему ты не пошёл босиком? - спросил Тарким. - Так ты сохранил бы и
ноги, и обувь. Посмотри, во что ты себя превратил! Мозоли-то заживут, а
вот сапоги теперь только выбросить...
- С позволения милостивого господина, ничтожный раб вырос в городе... -
дрожа с головы до пят, выговорил Каттай. - Он не умеет долго ходить
босиком." Он не надеялся догнать караван, если разуется."
Тарким взял с блюдца второй пирожок.
- Харгелл! - окликнул он надсмотрщика (и Каттай вздрогнул, отчаянно
прижимая к груди материны сапожки). - Проследи, чтобы этот раб хорошенько
промыл ноги, и дай ему мази из горшочка, что под крышкой с красной
полоской. Пусть едет сегодня в возке, а дальше посмотрим.
- Мой великодушный и добросердечный господин... - начал было Каттай, но
слезы облегчения хлынули таком потоком, что перехватило горло, и он не
смог ничего больше сказать. Он хотел было подняться, но теперь, когда
напряжение отпустило, израненные ступни не выдержали соприкосновения с
колючей травой, и Каттай вновь повалился на колени. Подошёл Харгелл,
поднял его на руки и понёс к берегу озера. Обветренная, в шрамах, рожа
надсмотрщика кривилась в непривычной улыбке. Таркима, наслаждавшегося