"Олег Селянкин. Костры партизанские, Книга 1 " - читать интересную книгу автора

Подошли, сгрудились вокруг. Народу много столпилось, а слышно только
дыхание, прерывистое, взволнованное. Оно давит, гнетет, и Аркашка
докладывает, вытирая рукавом пот со лба:
- Вот, выследил и ухлопал.
В ответ - молчание. Многопудовое. Оно так ощутимо, что Аркашка спешит
добавить:
- Стрелял гад по мне. Очередями, длинными. Однако я ему врезал.
Словно окаменели старшой и другие. Смотрят на убитого - и ни слова. То
ли завидуют ему, Аркашке, то ли осуждают?
И вдруг Клавка всхлипывает, выдает себя.
Всхлипывает и тут же, правда, спохватывается, зажимает рот концом
головного платка. Сама-то спохватывается, да одного не учитывает: бабы на
причитания охочи, они всегда только выжидают момента, чтобы одна какая
начала. Так и здесь случилось: Клавка первую слезу пустила и поперхнулась, а
Грунька уже воет во весь голос, бьется в плаче на груди Афони, своего
полюбовника.
А тот прижал ее к себе, успокаивает, хотя у самого губы тоже пляшут...
Вот когда попались! Знакомец, выходит, на дороге валяется?!
И вдруг на Аркашку холодным ливнем обрушились причитания Груни:
- И что с нами станется теперь? Понаедет сюда начальства разного,
следствие закрутится!.. И зачем ты, ирод проклятый, приволок его сюда?
Аркашка опешил от догадки, что совершил промашку, а Василий Иванович на
лету схватывает подсказку и кричит:
- Разойдись!
Люди недоуменно смотрят на него, не понимая, почему надо уходить. Тогда
он кричит по-настоящему зло:
- Кому говорю, разойдитесь?!
Теперь у тела Павла только свои, если не брать во внимание Аркашку.
- Да, натворил ты дел, теперь всем нам беду расхлебывать и
расхлебывать, - говорит Василий Иванович.
- Чего я натворил? Врага срезал? - хорохорился Аркашка.
- Не срезать, а живьем захватить его надо было, - развивает атаку
Василий Иванович. - "Языка" ты уничтожил, вот в чем твоя вина. А спрос
теперь с кого?
Только теперь до Аркашки доходит, что поступил он опрометчиво, что
большое начальство, пожалуй, так приметит - не возрадуешься. И он заюлил,
выпрашивая сочувствие:
- Как его захватишь, если он длинными очередями стегал?
Афоня взял в руки автомат убитого, понюхал ствол и сказал:
- Не стрелял он, нагаром не пахнет.
Окончательно же доконал Аркашку дед Евдоким:
- Видать, ты крепко слова его боялся, раз убивать только со спины
осмелился... Полчок твой, что ли?
Если волчью стаю обнести красными флажками, волки теряют разум, лезут
прямо на охотников и погибают, хотя запросто могли бы проскользнуть под
шнурком с пугающими флажками. Нечто похожее произошло сейчас и с Аркашкой.
Услышав обвинения, высказанные Василием Ивановичем и дедом Евдокимом, он
настолько растерялся и перетрусил, что начисто забыл о своих недавних
честолюбивых помыслах, думал лишь о том, как выкарабкаться из ямы, в которую
сам и добровольно прыгнул. Больше же всего пугало и угнетало - ведь знал,