"Евгений Сельц "Новеллы"" - читать интересную книгу автора

рожденным художнику, то есть несущим обоснование и оправдание в самом
себе. Когда от роду знаешь, что жить больно и трудно, а умирать еще га-
же, но при этом не бьешься ежеминутно головой об стенку, а любишь женщин
и книги или там женщин и собирать марки, или еще, по примеру того же Ба-
беля, некстати навязшего в зубах, женщин и коней и так далее, - тогда ты
и есть трагический романтик, то бишь человек, вполне представимый в по-
рядочном обществе, но вечно его лишенный.
Что касается реакционности Сельцевой книжки, то она заключается,
по-моему, в тотальном и абсолютно естественном равнодушии автора к прог-
рессу, регрессу и, для рифмы, к социальному и национальному вопросам.
Имеет право - мы, слава Богу, живем в демократическом государстве.
Больше того: избранный Сельцем повествовательный тон призван как будто
продемонстрировать его безучастное отношение к собственным персонажам,
на которых он глядит не то чтобы совсем без симпатии, но все-таки отчуж-
денно, почти протокольно, как и положено одному из них, следователю Z.,
через аналитическую, можно так выразиться, лупу.
Так вот, я все о тайнах, добираться до которых примерно так же увле-
кательно, как искать кощееву смерть: мир, труд, май, июнь, июль, август,
ларец, утка, яйцо, игла... Стройно выстроенный сборник "Compelle
intrare", состоящий из четырнадцати мелодично звучащих новелл и сам
представляющий собой, в послевкусии, некий законченный музыкальный опус,
заставляет нас пройти разом по двум расходящимся коридорам: в одном экс-
понируются типичные типы, в другом - оригинальные оригиналы. Это замеча-
ешь не сразу, во-первых, благодаря ровному роковому освещению борхесовс-
кими люминесцентными лампами всех углов этого гулкого дома (роковому -
ибо неотъемлемы от каждой новеллы любовь либо смерть, а то и обе разом,
в равноправном анахроничном беспорядке); во-вторых - коридоры несколько
раз непонятным и прихотливым образом пересекаются и не всякую минуту
знаешь, в котором из них находишься. Все буднично, реалистично и сюрреа-
листично, но момент перехода не ухватить за бороду - он, как говаривал
милейший из московских шарлатанов Костя Кедров, "выворачивается" оборот-
нем прямо в руках, и, скажем, "Жизнь прозрачного человека", где типовая
безликость становится неповторимой судьбой, - естественно продолжается в
"Вавилонской башне", где оригинальнейшая бесхарактерность убивает слу-
чайно, уже без участия провидения.
Только совсем уж не помня английской школьной фонетики, можно не уз-
нать автоматического убийцу по прозвищу Мэкки-нож в аристократической
шлюшке по имени Мэгги Найф, о коей персонаж-комментатор меланхолически
замечает, что "в ее характере не было недостатков, поскольку это слишком
нежное слово". Так вот, эта стервоза, в которой, за исключением имени,
нет и грана метафизики, запросто, голыми руками и всем остальным, убива-
ет художника, воображающего, будто он понимает, что такое зло ("Яффо в
сумерках"). Вообще живые люди (типичные типы) без затруднений выигрывают
в этой книжке повседневную войну у оригинальных оригиналов, а то, что и
те и другие выдуманы, отнюдь не сглаживает острой нашей печали.
Пересказ упрощает все, даже канарейку на жердочке, - вот почему я хо-
жу вокруг да около рукописи, опасливо подступаясь к опорным ее столпам.
Читайте сами - я уже не читаю, а думаю. В той же новелле "про художника"
герой говорит: "В этом мире все шиворот-навыворот... Утром - завтрак,
днем - обед, вечером - ужин. Разве это не трагедия для мыслящего челове-