"Евгений Сельц "Новеллы"" - читать интересную книгу автора

обмен впечатлениями, поиск иллюстраций, компьютер, верстка), что у меня
теперь язык едва поворачивается делать сами собой напрашивающиеся заме-
чания о мистическо-романтическом характере этой книги и ее довольно
быстром, где-то за полгода, рождении.
А сказать все же надо и попробовать разобраться тоже, хотя элементар-
ные, Ватсон, загадки Сфинкса по сравнению с секретами творчества - все
равно что, говоря по Чехову, плотник супротив столяра. При этом все вре-
мя - страх разочарования, чувство, что лучше б они все (мы все) мычали.
Не знаю, как другие, а мне случилось недавно по казенной надобности пе-
речитать "Конармию" Бабеля, и где-то на третьем-четвертом витке одолела
тоска: рассказы его хороши там, где они хороши как рассказы из жизни лю-
дей, и великая заслуга и отвага Исаака Эммануиловича состоят в приятии и
употреблении в эстетических целях этого грубого вонючего мужицкого мате-
риала ("все удовольствия, кроме переднего"), как будто лоскутков нащипал
из карты своей страны, но сама эстетика и даже язык его никакой почти
тайны уже не представляют; их нетрудно сымитировать; очарование жизни
автора, ужас смерти автора и сладость его "запретности" - все обветшало,
как сырая, в повилике, беседка в ЦПКО им. Магомаева, а дальше и толко-
вать нечего - не место и негде здесь.
У Сельца же - возвращаюсь к теме, никого не равняя макушками, - мате-
риал подручный, люди - соседние, культурная среда - всем обрыдлый инсти-
тут культуры, язык почти вовсе без закидонов, чуть-чуть с юморком, с до-
зой иронии, местами даже нарочито сероватый, вызывающе неброский, чисто
протертый сухой фланелью до серебристой, скажу ему комплимент, матовос-
ти; истории он рассказывает непритязательно-полудетективные и, как вчи-
таешься, полунепритязательные. То есть претензия наличествует, но тоже
на вид скромная: человек старается писать так, чтобы его тексты как ми-
нимум пробежали без скуки - завязка, кульминация, развязка, занавес.
Притом, развращенный плохими детективами, я не всегда хочу знать имя
убийцы, и новый для меня автор Сельц, словно чувствуя это, не считает
себя обязанным размотать клубок шерсти до мятой внутри бумажки с отгад-
кой. Сюжеты каждой новеллы, при всех фантастических примесях, выстроены
так точно, что ни одна пуля, которая может показаться шальной, не прохо-
дит мимо обнаруживающейся в назначенное время цели - ей просто некуда
свернуть в сжатом воздухе замысла. А тайна все-таки есть, она создает
стойкий, но с трудом уловимый шарм. Так тянет нас к женщине, умело, в
точную меру, пользующейся хорошими духами: уже и двери закрылись, и вол-
ны за ней сомкнулись в кильватере, и паскудные чайки заколачивают в слух
истошно сияющие сваи воплей, а ты все стоишь на корме, как мудак из Гей-
не, и вглядываешься в бесцветное, с беглыми бликами, море, и ждешь, бе-
зумец, ответа - что это было да сплыло, ушло-миновало? Хочу!
Революционный романтик Бабель тут, надо полагать, вспомнился не слу-
чайно: Сельц тоже романтик, только жутко реакционный. Эти птицы
родственных двух пород довольно-таки редки в ближневосточном ареале, ес-
ли, конечно, говорить о настоящем романтизме, а не о комсомольско-сио-
нистской демонологии, процветающей в нашей стране дилетантов, как с ми-
моходной точностью на первой же странице ее определил автор. Я имею в
виду, что несколько приподнятый взгляд на мир - чем, собственно, любой
романтизм и держится - не может быть следствием залезания на табуретку
(так мы и висельников припишем в романтики), а является свойством, при-