"Елена Седова. О новейшей литературе и ее производящих причинах " - читать интересную книгу автора

Если что в них и было русского, так это страшная, непереваренная,
довлеющая тоска, загнавшая Олега Охапкина (безусловно, лучшего
представителя этого движения) в сумасшедший дом. Он "...предпочел со всей
Россией сгорбленно молчанья крест нести за всех за них".
Однако, говоря о еврействе этой школы, я не могу не заметить, что такая
школа в русской поэзии стала возможной только благодаря тому, что процесс
атомизации общества, процесс потери народом единства (т.е. реальность
безверия) стал именно в 60-70 годы общерусской действительностью. В этом
смысле евреи могли дать русским большую фору. Итак, по национальному
признаку поэзия движения (частенько предпочитавшая местоимение "мы"
местоимению "я") не просто отлична, но являет собой прямую
противоположность нашим "баратынщикам". Ибо в основании ее лежит единящее,
увлекающее всех к единому срастворению, а не дистанцирующее, не
рельефность ничтожных переживаний субъекта.
Теперь, с социальной стороны мы должны сказать, что этот неоклассицизм
опирался всецело на советскую интеллигенцию, стремившуюся украсить свою
пустоту хоть чем-то. Hичего похожего на хиппи мы не найдем в том обществе,
для которого создавалась, например, холодная и развратная поэзия И.
Бродского. Поэтому иллюзионизм - судьба этой поэзии. Он становится в ней,
скажем, у Кушнера, сознательно выпестовываемым явлением. Это сейчас видно
в их ЛИТО, на тех концертах, которые они устраивают: как бы эстетствующие
поэты читают как бы наслаждающейся публике (состоящей наполовину из как бы
поэтов) как бы вдохновенные стихи. И то, что их ничего, кроме этого, не
держит вместе, делает наслаждение их неглубоким, и в него привходят
сладострастие и честолюбие; и первое служит основанием для их лирики, а
второе - для их сарказма... Раньше, конечно, Совдеп их поддерживал в
большей напряжении, но теперь актерство, свойственное им всегда,
окончательно растерзало их. В этом отношении поэзия движения ближе всего к
вышеописанной школе.
Совершенно на аналогичных принципах, но в значительно более здоровой
нравственной атмосфере, существовало, главным образом, в Москве и других
провинциях КСП. Однако нравственное здоровье было куплено такой
интеллектуальной скудостью, что мне не хочется отдельно обсуждать ни
"образ маленького человека"
в песнях авторов-исполнителей, ни идею возвращения в райский шалаш в
среде московской технической интеллигенции. Оно было движением еще
совершенно совдеповским. В нем мы не найдем даже полного самоотрицания.
Этим объясняется сравнительное благополучие середины, которым они
обладают, и тому подобные блага. Я думаю, оно просуществует еще долго, как
тихая и милая гавань, полная рыбачьих лодок и полусгнивших шхун.
Однако вернемся к главному в нашем повествовании: именно Калугин
впервые избежал субкультурности и безбожия, которые то сообща, то
по-отдельности определяли предшествующую литературу. Hет ничего
удивительного, и в том, что его творчество состоялось в исторически новый
момент, ибо внутренне едины все деяния Духа.
Сначала мы скажем о смысле происшедших в последние десятилетия перемен.
И здесь нам нужно ответить на несколько вопросов: что обозначает нынешняя
свобода?
Очевидно, это положенная неспособность вообще что-либо утверждать.
Объективно она является необходимым следствием богоотступничества,