"Альберт Швейцер. Из моего детства и юности" - читать интересную книгу автора

Особенно не нравилось ей то, что я с утра принимался за газеты. Но для
этого мне отводилось всего четверть часа в то время, когда стол накрывался к
ужину и я поэтому должен был прерывать работу над своими уроками. Тут я
набрасывался на "Страсбургер пост", "Мюльхаузер тагблат" и "Нойен мюльхаузер
цайтунг". Утверждая, что я читаю только романы в литературных приложениях и
сообщения об убийствах, тетя хотела вообще запретить мне чтение газет. Но я
настаивал, что интересуюсь главным образом политикой, то есть современной
историей. Вопрос - мне тогда не было еще и одиннадцати лет - перешел на
рассмотрение дяди. "Сейчас посмотрим, - сказал он за ужином, - на самом ли
деле парень читает о политике". И начал меня экзаменовать, какие князья
сидят на балканских тронах, да как зовут их премьер-министров. Затем я
должен был назвать состав трех последних французских правительств. И
наконец, мне пришлось пересказать содержание последней речи в рейхстаге
Евгения Рихтера. Экзамен за жареным картофелем и салатом я выдержал с
блеском. После этого был вынесен вердикт, что я могу читать газеты не только
пока накрывают на стол, но и после приготовления заданий. Я, конечно,
воспользовался этим и для того, чтобы услаждать себя чтением литературных
приложений. Но политика действительно была для меня главным делом. С тех пор
дядя начал обращаться со мной, как со взрослым, и за едой мы с ним вели
беседы о политике.
Интерес к общественным делам я унаследовал от матери. Она была
ревностной читательницей газет. То, что в дни Рождества, Пасхи и на Троицу
газеты не выходили, всегда ее огорчало, хотя она была набожной женщиной и со
всем усердием предавалась праздничному отдыху.
Так, уже с девятилетнего возраста я тщательно следил за всеми событиями
своего времени и сознательно переживал их. Дядины беседы за столом были для
меня в то время очень ценны.
В доме моего дяди жила также фройляйн Анна Шеффер, дочь пастора из
Мюнстера, преподавательница женской гимназии. Она, со своим умом и
дружелюбием, сделала для моего воспитания гораздо больше, чем сама о том
подозревала.
Доброе отношение встретил я и в доме моего школьного товарища Эдуарда
Остье. Его мать была замечательной женщиной. Несколько лет Остье проводил
каникулы на Троицу у нас в Гюнсбахе.
И в доме пастора Матье я также бывал запросто. Его сын, мальчик
своеобразный и незаурядный, учился вместе со мной в школе. Как и я, он
изучал позже теологию. Он работал преподавателем в мужской гимназии в
Цюрихе. Пастор Матье был в высшей степени учен и широко образован.
Кроме этих двух домов, я, собственно, больше нигде не бывал. Тетушка
была противницей "шатания по улицам". Первые годы в Мюльхаузене я очень
страдал оттого, что был отторгнут от природы. Однажды солнечным мартовским
днем, когда таял последний снег, я с тоской смотрел в окно, сидя за столом,
где, покончив с послеобеденным чаем, приступил к своим школьным заданиям.
Тетя, которая в это время гладила, должно быть, поняла, что со мной
творится. Мне показалось, что я ослышался, когда она произнесла: "Пойдем,
погуляем немного!" Через мостик канала, в котором еще плавали льдины, мы
пошли наверх к Реббергу. Тетя не настаивала на скором возвращении домой.
Только когда совсем стемнело, мы повернули назад к дому. Мы почти не
разговаривали. Но с этого дня я стал относиться к ней совсем иначе. Теперь я
знал, что эта женщина, которая меня столь сурово, иногда даже слишком