"Альберт Швейцер. Из моего детства и юности" - читать интересную книгу автора

мучить, стал величайшим переживанием моих детских лет и моей юности. Все
остальное рядом с ним поблекло.
Когда я еще не ходил в школу, у нас был рыжий пес по кличке Филакс. Как
и многие другие собаки, он терпеть не мог униформы и всегда бросался на
почтальона. Поэтому мне было поручено при появлении почтальона удерживать
Филакса, который кусался и однажды уже нападал на жандарма. Прутом я гнал
его в угол двора и не выпускал оттуда, пока почтальон не уходил. До чего же
гордое ощущение - укротителем зверей стоять перед рычащим и клацающим зубами
псом, удерживая его ударами, когда он хочет вырваться на свободу! Но чувство
гордости проходило. Когда мы потом друзьями сидели рядом, я винил себя за
то, что бил его. Я знал, что мог бы удержать его в отдалении от почтальона
иначе: взяв за ошейник и поглаживая. Но вот опять наступала роковая минута,
и я вновь поддавался пьянящему чувству, воображая себя укротителем зверей...
На каникулах сосед доверил мне править его повозкой. Его гнедой был уже
почтенного возраста и страдал одышкой. Он не мог долго бежать рысью, но,
охваченный азартом бесстрашного возницы, я кнутом заставлял его ускорить
бег, хотя понимал и чувствовал, что он уже устал. Мне кружила голову
гордость: я правлю несущимся рысью конем. Хозяин не возражал, "чтобы не
испортить мне удовольствия". Но что осталось от этого удовольствия, когда мы
вернулись домой и, распрягая лошадь, я заметил то, что не видно было из
повозки, - как ходуном ходят ее бока! И что пользы в том, что я смотрел в ее
усталые глаза и молча молил о прощении?
Однажды - я тогда уже учился в гимназии и на рождественские каникулы
приехал домой - я сидел на месте кучера в санях. Из дома соседа Лешера с
лаем выскочил навстречу лошади его злой пес. Я посчитал, что имею право
угостить его хорошим ударом кнута, хотя он явно бросился к саням, просто
играя. Увы, я прицелился слишком хорошо и попал ему по глазам. Взвыв от
боли, псина завертелась в снегу. Его жалобный вой еще долго преследовал
меня. Я не мог избавиться от него неделями.
В другой раз я удил рыбу с приятелем. И ужас, охвативший меня при виде
мучений проколотых крючком червяков и пойманных рыбок, которым рвали рты,
освобождая их от крючка, отвратил меня от рыбной ловли. Я даже нашел в себе
мужество удерживать от ужения других.
Из таких хватающих за сердце и часто постыдных переживаний у меня
постепенно сложилось непоколебимое убеждение, что мы можем нести смерть и
страдание другому существу только тогда, когда у нас нет иного выхода, и что
мы должны испытывать ужас, заставляя страдать и убивая по неразумию. Это
убеждение овладевало мною сильнее и сильнее. Я все больше убеждался в том,
что мы все, в сущности, так и думаем, но только не осмеливаемся в этом
признаться, боясь насмешек над нашей "сентиментальностью" и потому заглушая
свой внутренний голос. И я поклялся, что никогда не позволю себе стать
бесчувственным и никогда не убоюсь упрека в сентиментальности.

В Мюльхаузене я жил у дядюшки Луи и тети Софи, бездетной пожилой пары.
Дядя Луи был сводным братом моего деда с отцовской стороны и моим крестным.
В этом своем качестве он и предложил взять меня к себе на все время учебы в
гимназии совершенно бесплатно. Это дало возможность моему отцу продолжить
мое образование. Иначе у него не было бы для этого средств. Все, что сделали
для меня дядя Луи и тетя Софи, взяв меня к себе, я понял только позднее.
Вначале же я чувствовал лишь строгость муштры, в тиски которой попал.