"Альберт Швейцер. Из моего детства и юности" - читать интересную книгу автора

посылали из одной канцелярии в другую. Когда наконец он с малой частью того,
что требовалось, смог отправиться назад, крепость уже была полностью
осаждена. Генерал фон Вердер, командовавший немецкой армией, позволил
доставить медикаменты в Страсбург, но задержал моего дядю как военнопленного
у себя. Таким образом, ему пришлось всю осаду провести с осаждавшими, и его
мучила мысль о том, что его община может подумать, будто он добровольно
оставил ее на произвол судьбы в трудное время. Со своим больным сердцем он
не смог преодолеть последствий напряжения тех месяцев. Летом 1872 года в
кругу своих друзей в Страсбурге он отдал Богу душу.
Мысль, что я продолжаю существование человека, который столь дорог моей
матери, чрезвычайно занимала меня, особенно потому, что мне так много
говорили о его доброте. Когда после осады Страсбурга одно время было очень
трудно с молоком, он каждое утро носил свое молоко одной бедной старой
женщине. После его смерти она поведала моей матери, каким образом тогда она
каждое утро получала молоко.
Оглядываясь на прошлое, я могу сказать, что всегда страдал при виде тех
бедствий, которые наблюдал в мире. Непринужденной детской радости жизни я,
собственно, никогда не знал и думаю, что у многих детей дело обстоит так же,
хотя бы внешне они и казались веселыми и беззаботными.
Особенно же удручало меня то, что так много боли и страдания приходится
выносить бедным животным. Вид старого хромого коня, которого один крестьянин
тащил за собой, тогда как другой подгонял его палкой - коня гнали на бойню в
Кольмар, - преследовал меня неделями.
Я не мог понять - это было еще до того, как я пошел в школу, - почему я
в своей вечерней молитве должен упоминать только людей. Поэтому, когда
матушка, помолившись вместе со мной и поцеловав меня на сон грядущий,
уходила, я тайно произносил еще одну, придуманную мной самим молитву обо
всех живых существах. Вот она: "Отец Небесный, защити и благослови всякое
дыхание, сохрани его от зла и позволь ему спокойно спать!"
Глубокое впечатление произвел на меня случай, происшедший, когда мне
было семь или восемь лет. Генрих Бреш и я смастерили рогатки из резиновых
шнуров, из них можно было стрелять маленькими камешками. Была ранняя весна,
стоял великий пост. Как-то воскресным утром он предложил мне: "Давай, пойдем
на Ребберг, постреляем птичек". Это предложение ужаснуло меня, но я не
осмелился возразить из страха, что он меня высмеет. Так мы оказались с ним
возле еще обнаженного дерева, на ветвях которого бесстрашно и весело
распевали птицы, приветствуя утро. Пригнувшись, как индеец на охоте, мой
спутник вложил гальку в кожанку своей рогатки и натянул ее. Повинуясь его
настойчивому взгляду и мучаясь страшными угрызениями совести, я сделал то же
самое, твердо обещая себе промахнуться. В этот миг сквозь солнечный свет и
пение птиц до нас донесся звон церковных колоколов. Это был благовест,
звонили за полчаса до главного боя. Для меня он прозвучал гласом небесным. Я
отшвырнул рогатку, вспугнул птиц, чтобы спасти их от рогатки моего спутника,
и побежал домой. С тех пор всякий раз, когда я слышу сквозь солнечный свет и
весенние голые деревья звук колоколов великого поста, я взволнованно и
благодарно вспоминаю, как во мне тогда зазвучала заповедь: "Не убий".
С того дня я научился освобождаться от страха перед людьми. В том, что
затрагивало мои глубочайшие убеждения, я теперь меньше считался с мнением
других, и меня уже не так смущали насмешки товарищей.
Тот путь, каким вошла в мое сердце заповедь, запрещающая нам убивать и