"Артур Шницлер. Возвращение Казановы" - читать интересную книгу автора

нежными красками. Но к жаркому, почти одуряющему благоуханию, струившемуся
из чашечек цветов, казалось, примешивался еще какой-то, совсем особенный и
таинственный аромат, которому Казанова не мог найти подобного в своей
памяти. Он хотел сказать об этом Марколине, но вдруг почувствовал, что этот
таинственный, пьянящий и волнующий аромат исходил от нее: она сбросила шаль,
перекинула ее через руку, и сквозь вырез ее открывающегося взглядам платья
стал распространяться аромат ее тела, как бы родственный благоуханию сотен
тысяч цветов, но все же совсем особенный. Настоятельница все так же
безмолвно вела посетителей между клумбами по узким извилистым дорожкам, как
сквозь затейливый лабиринт; по ее быстрой и легкой походке было заметно, что
она сама испытывает радость, показывая другим пестрое великолепие своего
сада; и словно задавшись целью довести их до головокружения, она точно в
веселом хороводе все быстрее и быстрее устремлялась вперед. И вдруг -
Казанове показалось, будто он пробудился от смутного сна, - все они снова
очутились в приемной. По ту сторону решетки двигались какие-то темные
фигуры; невозможно было разобрать, было ли там три, пять или двадцать
закутанных покрывалами женщин, которые, словно вспугнутые призраки, блуждали
за частыми прутьями решетки; и только кошачьи глаза Казановы могли различить
человеческие фигуры в густых потемках. Настоятельница проводила посетителей
до двери, молча, знаком дала им понять, что визит окончен, и мгновенно
исчезла, прежде чем они успели ее должным образом поблагодарить. Вдруг,
когда они уже хотели покинуть приемную, из-за решетки раздался женский
возглас: "Казанова!" - только имя, но произнесенное с таким выражением,
которого, казалось Казанове, он еще никогда не слыхал. Женщина ли, когда-то
им любимая или ни разу не виденная, нарушила только что святой обет, чтобы в
последний - или, быть может, в первый - раз вслух произнести его имя;
звучало ли в нем счастье нечаянного свидания, или боль безвозвратной утраты,
или скорбная жалоба на то, что жгучее желание далеких дней сбылось слишком
поздно и не принесет ничего, - этого Казанова не мог понять; он знал только
одно: имя его, как ни часто шептала его нежность, бормотала страсть, в
упоении восклицало счастье, ныне прозвучало впервые с любовью, проникающей в
самое сердце. Но именно поэтому всякое дальнейшее любопытство показалось ему
неуместным и бессмысленным; и за тайной, которую ему не было суждено
разгадать, навсегда затворилась дверь. Если бы не робкие и быстрые взгляды,
которыми все обменялись, давая понять, что и они слышали мгновенно смолкший
зов, то каждый из них мог бы предположить, что его обманул слух; ибо никто
не вымолвил ни слова, пока они проходили через аркаду к воротам. Казанова
шел последний, низко опустив голову, как после тяжелого расставания.
Привратник стоял у ворот, посетители подали ему милостыню и сели в
карету, которая, нигде больше не задерживаясь, повезла их домой. Оливо
казался смущенным, Амалия рассеянной, одна Марколина нисколько не была
растрогана и, как думал Казанова, нарочно пыталась затеять с Амалией
разговор обо всяких хозяйственных делах, поддерживать который вместо супруги
пришлось Оливо. Вскоре в беседе принял участие также и Казанова, прекрасно
разбиравшийся во всем, что касалось кухни и винного погреба и не видевший
причины, почему бы ему, в доказательство своих многосторонних познаний, не
поделиться опытом и сведениями также и в этой области. Амалия тоже очнулась
от задумчивости; после только что пережитого, почти сказочного, но
тягостного приключения все они - и особенно Казанова - от души радовались
возвращению в земную повседневность, и когда карета остановилась перед домом