"Артур Шницлер. Возвращение Казановы" - читать интересную книгу автора

ответила:
- Иногда, особенно в такие дни, как сегодня, - и в этом слове для
Казановы, который знал о ее любви, прозвучало трепетное благоговение,
исходившее из глубины ее проснувшегося женского сердца, - мне кажется, что
все, именуемое философией и религией, - не более чем игра словами,
разумеется, благородная, но еще более бессмысленная, чем всякая иная. Нам
никогда не будет дано постигнуть бесконечность и вечность; наш путь ведет от
рождения к смерти; что женам остается, как не жить по закону, заложенному в
сердце каждого из нас или вопреки ему?.. Ибо и непокорство и смирение
одинаково ниспосланы богом.
Оливо с робким восхищением посмотрел на племянницу, потом перевел
боязливый взгляд на Казанову, искавшего возражение, которым он мог бы
разъяснить Марколине, что она, так сказать, одновременно и доказывает и
отрицает существование бога или что бог и дьявол для нее одно и то же; но он
понимал, что не может противопоставить ее чувству ничего, кроме пустых слов,
да и тех сегодня не мог найти. Однако его странно исказившееся лицо,
по-видимому, опять пробудило в Амалии воспоминание о его вчерашних смутных
угрозах, и она поторопилась заметить:
- И все же Марколина благочестива, верьте мне, шевалье!
Марколина растерянно улыбнулась.
- Все мы благочестивы, каждый по-своему, - вежливо ответил Казанова и
стал смотреть вдаль.
Крутой поворот дороги - и они увидели монастырь. Над высокой наружной
стеной вырисовывались тонкие верхушки кипарисов. На стук колес подъезжающей
кареты ворота открылись, привратник с длинной белой бородой с достоинством
поклонился и впустил гостей. Через аркаду, между колоннами которой по обе
стороны виднелась темная зелень запущенного сада, они подошли к зданию
самого монастыря; от его серых стен, лишенных каких-либо украшений и похожих
на тюремные, на них неприветливо пахнуло холодом. Оливо дернул шнурок
колокольчика, раздался дребезжащий звон и сразу умолк, монахиня в покрывале
до самых глаз молча открыла дверь и повела гостей в просторную приемную с
голыми стенами, где стояло только несколько простых деревянных стульев. В
глубине часть комнаты отделяла железная решетка из толстых прутьев, за ней
все тонуло во мраке. Казанова с горечью в сердце вспомнил о приключении,
которое и теперь еще казалось ему одним из самых чудесных в его жизни, оно
началось в совершенно такой же обстановке: в его душе воскресли образы двух
монахинь из Мурано, которые, из любви к нему, стали подругами и подарили ему
часы ни с чем не сравнимого наслаждения. И когда Оливо шепотом заговорил о
здешнем строгом уставе, запрещающем сестрам, после пострига, без покрывала
показываться перед мужчиной и, кроме того, обрекающем их на вечное молчание,
на губах у Казановы промелькнула усмешка.
Перед ними, точно вынырнув из мрака, стояла настоятельница. Безмолвно
приветствовала она гостей: особенно благосклонно наклонила она закутанную
покрывалом голову в ответ на благодарность Казановы за данное также и ему
позволение посетить монастырь; Марколину, которая хотела поцеловать ей руку,
она заключила в объятия. Потом жестом пригласила всех следовать за ней и
вывела гостей через небольшую смежную комнату на галерею, замыкавшуюся
четырехугольником вокруг пышного цветника. В отличие от запущенного сада
снаружи, за этим цветником, казалось, ухаживали особенно заботливо, и
освещенные солнцем роскошные грядки играли чудесными, ярко рдеющими и