"Артур Шницлер. Возвращение Казановы" - читать интересную книгу автора

Лоренци - первый любовник Марколины, но и предполагал, что минувшая ночь
была первой, которую она ему подарила; однако это не остановило потока
злобно-сладострастных мыслей, продолжавших тесниться в его голове, пока он
шел вдоль ограды, которая окружала сад. Он очутился вновь у двери в залу,
оставленной им открытой, и понял, что ему пока ничего не остается, как
только неслышно и незримо пробраться обратно в свою комнату в башне. С
великой осторожностью прокрался он наверх и опустился в кресло, в котором
сидел прежде перед столом, где, как бы ожидая его возвращения, лежали ничем
не скрепленные листы рукописи. Невольно взгляд его упал на прерванную им
посредине фразу; и он прочитал: "Вольтер будет бессмертен, это несомненно,
но он купит бессмертие своего имени ценою бессмертия своей души; страсть к
острословию изгрызла его сердце, как сомнения - его душу, и поэтому... " В
это мгновение комнату залили красноватые лучи утренней зари, лист, который
он держал в руках, запылал, и Казанова, точно побежденный, уронил его на
стол на другие листы. Вдруг он почувствовал, что у него пересохло во рту, и
налил себе воды из стоявшего на столе графина; вода была теплая и
сладковатая. Казанова с отвращением отвернулся; со стены, из висевшего над
комодом зеркала, глянуло на него бледное старческое лицо с упавшими на лоб
спутанными волосами. Наслаждаясь самоистязанием, Казанова еще бессильнее
опустил углы рта и, словно собираясь выступить на сцене в какой-то шутовской
роли, еще больше взъерошил волосы, так что пряди их совсем спутались,
показал язык своему отражению, выкрикнул нарочито хриплым голосом несколько
грубых ругательств по своему же адресу и, наконец, точно избалованный
мальчик, сдул на пол листы рукописи. Потом стал опять поносить Марколину и,
осыпав ее самой грубой и непристойной бранью, прошипел сквозь зубы:
- Ты думаешь, радость долговечна? Ты растолстеешь, станешь морщинистой
и старой, как другие женщины, сейчас такие же молодые; ты сделаешься
старухой с дряблыми грудями, с сухими седыми волосами, беззубой и вонючей...
и, наконец, умрешь! Ты можешь умереть и молодой! И сгниешь! И тебя съедят
черви.
В виде последнего отмщения он попытался вообразить ее себе мертвой:
увидел ее в открытом гробу во всем белом, но не в состоянии был представить
себе у нее никаких признаков тления; напротив, ее поистине неземная красота
привела его опять в бешенство. Перед его закрытыми глазами гроб превратился
в брачное ложе; Марколина лежала на нем, улыбаясь, смежив веки, и узкими
бледными руками, как бы в насмешку, разорвала на своей нежной груди белое
платье. Но как только он простер к ней руки, хотел броситься к ней, обнять
ее, видение рассеялось без следа.
Кто-то постучал в дверь; Казанова очнулся от тяжелого сна, перед ним
стоял Оливо.
- Как, уже за письменным столом?
- Я привык раннее утро посвящать работе, - сразу овладев собой, ответил
Казанова. - Который час?
- Восемь, - ответил Оливо. - Завтрак уже подан в саду; как только вы
прикажете, шевалье, мы отправимся в монастырь. Но, я вижу, вашу рукопись
развеял ветер!
И он принялся подбирать с полу бумаги. Казанова ему не мешал; подойдя к
окну, он увидел Амалию, Марколину и трех девочек, в белых платьях - они
сидели за столом, накрытым к завтраку на лужайке в тени дома. Они весело
пожелали ему доброго утра. Он видел одну Марколину, она с приветливой