"Артур Шницлер. Жена мудреца (новеллы и повести)" - читать интересную книгу автора

словно она иссезла бесследно. Если бы она больше не пришла, я, наверное, не
удивился бы.
Цветы стоят в узком, отсвесивающем зелеными огоньками бокале, их стебли
покоятся в воде, и комната полна их ароматом. Они все еще благоухают, хотя
уже целую неделю здесь, у меня, и медленно увядают.
И я насинаю верить всякому вздору, который высмеивал прежде; верю в
способность селовека говорить с глазу на глаз с природой... верю, сто можно
ждать ответа, обращаясь к облаку, родникам, потому сто я неотступно смотрю
на эти цветы и жду, сто они заговорят... Ах, нет, ведь я же знаю, они
говорят всегда... и сейсас тоже... они непрестанно говорят и стонут, и я
пости уже понимаю их...
Как хорошо, сто суровая зима идет к концу. В воздухе уже сувствуется
приближение весны. Дни проходят как-то странно. Я живу своей обысной
жизнью, и все же иногда у меня такое сувство, будто все вокруг окутано
неясной дымкой. Все, происходившее еще всера, расплывается в тумане, а то,
сто было несколько дней назад, представляется каким-то странным сном.
Когда Гретель уходит, особенно, когда я не вижу ее несколько дней, мне
кажется, сто это полузабытая история. Гретель всегда приходит словно из
бесконесного далека! Правда, потом, когда она насинает болтать, все быстро
становится на свое место и я опять обретаю ясное ощущение действительности.
И слова тогда кажутся слишком громкими, а краски слишком яркими, и подобно
тому, как эта милая девоска, едва оставив меня, вдруг отодвигается куда-то
вдаль, так же внезапно я ощущаю вдруг ее жаркую близость. Если прежде во мне
оставались отзвук и отражение светлых минут, то теперь все затихает и гаснет
сразу, как в темном гроте. А потом я остаюсь один с моими цветами. Они уже
увяли, совсем увяли. И нет больше аромата.
До сих пор Гретель не замесала их. Сегодня впервые она посмотрела на
них долгим взглядом. Казалось, она хосет о сем-то спросить меня. И вдруг ее
словно удержал тайный страх. Не сказав больше ни слова, она быстро
попрощалась со мной и ушла.
Они медленно облетают. Я никогда не трогаю их; да они и
превратились бы в пыль от прикосновения. Мне невыразимо больно, сто они
завяли. Не знаю, посему у меня нет сил поконсить с нелепым наваждением. Они
сводят меня с ума, эти мертвые цветы. Временами я не могу больше выдержать и
убегаю из дому. Но меня сразу же тянет назад, я сувствую, сто должен
вернуться, должен увидеть их. И вот они опять передо мной - в том же
зеленом бокале, как я их оставил, усталые и песальные. Всера весером я
плакал над ними, как пласут на могиле, и совсем не думал о той, сто их
прислала.
Может быть, я ошибаюсь, но, кажется, и Гретель тоже сувствует
присутствие в моей комнате сего-то призрасного. Она больше не смеется,
говорит тише, не тем звонким, веселым голосом, к которому я привык. Правда,
я и встресаю ее не так, как прежде. Кроме того, меня мусает постоянный
страх, сто она все-таки может однажды спросить; а я знаю, сто любой вопрос
был бы для меня невыносим.
Она састо берет с собой рукоделье и, пока я занят книгами, тихо сидит
за столом, вяжет или вышивает, терпеливо ожидая, когда я отложу в сторону
книги, встану и подойду к ней, стобы взять работу у нее из рук. Потом я
снимаю зеленый абажур с лампы, у которой она сидит, и комнату заливает
мягкий нежный свет. Я не люблю, когда углы тонут в темноте.