"Василий Щепетнев. Хроники, 1928 г.(Фрагмент: 'Хроники Черной Земли') " - читать интересную книгу автора

Внутри было, как в паровозной топке, огненно. Просто пожар. Но на
пожаре жарко, а здесь огонь холодный, бабий. Он передернул плечами, больше
от нервов, не замерз же он, в самом деле, не так уж тут и зябко. Прохладно,
вот верное слово: прохладно. Градусов восемнадцать, девятнадцать. Ну, а
снаружи все тридцать, оттого и кажется - мороз. Никифоров окинул взглядом
стены, вверх, до купола. Пришлось потрудиться не на шутку - забелить все.
Леса, должно быть, ставили, иначе не достать ведь. Впрочем, работа спешная,
неважнец.
Он заторопился в свою келью студента, так назвал он каморку, в которой
предстояло провести лето. Сейчас Никифоров жалел, что не знает архитектуры.
Нефы, порталы, алтарь, хоры, притвор - вертелись в голове названия,
вычитанные из книг, рыцарских романов. В них, правда, про другие церкви
писали, католические. А кельи - это в монастырях, кажется. Пусть.
Каморка показалась тюрьмой. И так все лето - в одиночке просидеть?
Шлиссельбургский узник, а не практикант. Отчаянно захотелось домой. Нечего,
нечего нюнить, погоди, день-другой минует, обзаведешься дружками -
представил он реакцию отца.
От стука в окошко он вздрогнул, но и обрадовался тоже. Не иначе,
проведать пришли. Никифоров откинул крючок, распахнул окошко во всю ширь.
Нет, это всего-навсего малец, что обед приносил.
- Ужин, - коротко буркнул малец, протягивая в окно торбу.
- Ты заходи, чего так-то, нехорошо.
- Не, - малец мотнул головой. Как уши не оторвались.
Никифоров опорожнил торбу. Брынза, хлеб, зелень. Сложил вовнутрь посуду
с обеда, отдал мальчонке. Тот подхватил торбу и - поминай.
Ладно, а сам-то? На стены глядел, купол, побелку оценивал, нефы
вспоминал - затем лишь, чтобы на мертвую не смотреть. С собой лукавить ни к
чему. Суеверие, пережитки.
Окно Никифоров закрывать не стал - тепло снаружи, теплее, чем здесь.
Есть не хотелось, сыт. Нечего тянуть. Он вернулся в зал.
Закат отбушевал, лишь поверху розовело, и то - самую малость. У гроба
возился один из недавно приходивших, Никифоров его не запомнил, да не беда,
перезнакомится.
- На кузне сделали, - встретил Никифорова парень.
На подставке у гроба стоял каркас звезды, пятиконечной, из тонких, с
карандаш, металлических прутьев. Парень прилаживал к звезде материю, красный
тонкий ситец.
- А внутри свечу зажжем, получится огненная, - пояснил он. Потом,
приладив, наконец, лоскут, сказал:
- Меня Еремой кличут, ты, небось, позабыл?
- Позабыл, - признался Никифоров.
- Понятно. Я бы тоже. Сколько вон нас-то. Ты садись, - Ерема
подвинулся, освобождая место на скамье. - Сейчас свечи запалю, стазу светлее
станет.
Действительно, темнота сгущалась быстро, что в дальнем конце зала - и
не разглядеть. А ничего там нет, совсем ничего.
Языки на кончиках фитилей замигали, заплясали, разгораясь.
- Красиво будет, - Ерема поставил одну из горящих свечей внутрь звезды.
- Не загорится? - сказал Никифоров, чтобы хоть что-нибудь сказать.
- Не должно, не впервой.