"Татьяна Щепкина-Куперник. Поздние воспоминания " - читать интересную книгу автора

драматург и журналист. Как его газета непохожа была на мои родные "Русские
ведомости"! Тип газеты - американский: погоня за сенсациями, полчища
репортеров, лихорадочные телефонные звонки, стенографистки, беготня с этажа
на этаж (газета занимала пятиэтажный дом), спешка... А наш-то тихий
особнячок в Чернышевском переулке, строгий Соболевский, студенты, мирные
чаепития в редакции у "дедушки" Саблина, часто при участии его пятилетней
внучки Лели...

Такая же разница между этими газетами, как между моим милым "дедушкой"
в мягкой рубашке, с растрепанными серебряными волосами и этим утонченным
парижанином, в светло-коричневом пальто, с гарденией в петлице и с сияющим
цилиндром на голове. Но я чувствовала, что к Парижу он очень подходит и что
более уместного спутника трудно было найти. Мы с ним фланировали, как два
товарища. Ездили в Версаль, бродили по аллеям векового парка, где по
вечерам, как в стихах Вердена, блуждали призраки напудренных маркиз, а днем
мчались веселые велосипедисты, больше все парочками, иногда на тандеме и
даже с привязанной к нему колясочкой, в которой болтал ножонками маленький
ребенок: "Мсье, мадам и бебе". На берегах Сены ели жареных рыбешек в
кабачках, увитых клематисом, заходили в ярмарочные балаганы, переходя от
вагона к вагону - подвижному жилищу пестрых "комедиантов", точно уцелевших
от времен Вильона. Нашим прогулкам придавали интерес и значительность
литература и поэзия. Мендес читал мне свои стихи (он принадлежал к школе
парнасцев) в деревенских кабачках, цитировал Тэна и Маколея в Версале, Гюго
в соборе Парижской Богоматери и Вердена в "Черном коте" на Монмартре,
излюбленном приюте театральной и литературной богемы Парижа. Своими меткими
"комментариями" он освещал мне характер того или иного места и много помог в
изучении внешнего Парижа. Показывал мне колоссальные магазины - "Лувр",
"Бон-Маршэ", "Прентан" - огромные пасти, поглощавшие каждую минуту сотни,
тысячи женщин, растерянных, утративших ощущение времени и пространства;
повез меня в "Большой рынок" - эти горы мяса, дичи, рыбы, овощей, фруктов,
которые поглощал Париж за один день; и мы вспоминали замечательного
бытописателя Парижа Эмиля Золя и его романы "Дамское счастье" и "Чрево
Парижа".

Повез меня Мендес и в Музей революции, так называемый "Музей
Карневале". Это уже по моему желанию: его самого это не интересовало как
давно прошедшее. В старинный особняк, в котором когда-то жила мадам де
Севинье и где еще остались грациозные статуи работы Гудона, изображавшие
"Времена года", я входила с бьющимся сердцем. Там собраны вещи, портреты,
документы, относящиеся к эпохе великой революции. Автографы Робеспьера и
Дантона, веера Марии-Антуанетты, письма Андрэ Шенье, модель Бастилии,
разорванные знамена - свидетели грозы, борьбы и победы... Там же хранился в
витрине кусок черного хлеба, который парижане ели во время революции. На
него особенно обратили мое внимание.

Романтика революции бродила у меня в душе, но я тщетно искала
сочувствия у моего спутника. Его это не увлекало.

Мендес был очень талантлив и писал красивые стихи. Он преподнес мне все
свои произведения, и я добросовестно перечитала их, но они не понравились