"Татьяна Щепкина-Куперник. Дни моей жизни " - читать интересную книгу автора

тогда как он, точно спартанец, нес на груди грызшего его лисенка, - отец ему
ответил:

- Хорошо вам рассуждать: вы вон еще надеетесь где-то и когда-то сказать
легально какое-то свое слово. А у меня этой надежды нет: я стар, не сегодня
завтра умру, а когда засыпят тебя землей - оттуда уж не крикнуть того, что
всю жизнь беспокойно таилось в груди, что бессильно клокотало в ней и порой
готово было задушить тебя. Нет, нет, я рад этому съезду. Я отвел душу. Я
знаю, что меня привлекут по 126-й статье. Тем лучше! Время настало. Теперь
или никогда должна быть добыта нашей родиной свобода. Как бы я был счастлив
ради нее пожертвовать даже жизнью - остатком моей жизни.

И, конечно, эти слова были искренни: если бы судьба позволила ему - он
встал бы для завоевания свободы у баррикад с оружием в руках точно так же,
как боролся за нее с пером в руках, с кафедры ученых обществ и у
адвокатского пюпитра.

Подъем его настроения совпал с оживлением общественной жизни в России.
Отец словно торопился все сделать, все сказать, что мог. Никогда я не видела
его таким оживленным, таким молодым, как во время его приездов к нам в
Петербург на съезд и для поездки с нами в Финляндию. Тут он был весел,
остроумен необыкновенно, всю дорогу пел и свистел, как соловей, и был
положительно моложе моей 12-летней сестренки. Он был еще очень счастлив тем,
что ему удалось добиться приезда к нам с мужем и моей мачехи. Чудесная
женщина, Наталия Николаевна страдала одним свойством: мучительной ревностью
к прошлому, и это заставляло ее держаться вдали от всего, что могло
напомнить отцу о нем. Я была живым воплощением этого прошлого, но мое
замужество, вероятно, убедило ее, что, найдя собственную семью, я никогда не
буду претендовать на какую-нибудь роль в ее семье, да и годы сказали свое, -
словом, она приехала к нам вместе с отцом и младшей моей сестрой и со всей
горячностью и искренностью своей натуры взяла меня в свое сердце. Отец был
на верху блаженства. Он говорил мне, что совесть часто упрекала его за меня,
но теперь он мог сказать себе: "Ныне отпущаеши"...

Об этой поездке у нас всех осталось незабываемое впечатление.

Мы расстались с ним, когда он полон был всяких планов, он
предчувствовал веяние своей возлюбленной Революции. Но даже издали не
пришлось ему взглянуть на ее грозный лик. Он поехал на политическую защиту в
Глуховский суд, потом в Одессу, где защищал в военном суде, и там уже
почувствовал себя нехорошо: в позднюю осень, непогожую, он простудился, но
все же проехал еще на защиту в Звенигородку - и оттуда приехал домой в Киев
больным.

Вызвали его жену из деревни, меня из Петербурга. Было поздно. Врачи
определили крупозное воспаление легких. Сердце его не могло выдержать
болезни. Мы, его близкие, знали, что его сердце не выдержит. Оно было
надорвано, особенно после страшного припадка, который у него сделался после
того, как на процессе "Прута" его любимого подзащитного матроса приговорили
к смертной казни. До последних дней он был в полном сознании. Незадолго до